Её звали Лёля
Шрифт:
Глава 33
Месяц шел за месяцем, обстановка на фронте становилась только хуже. Немцы рвались к Москве, а когда в декабре 1941-го им наваляли там полную шапку, ринулись на юг, чтобы добраться до Кавказа и лишить СССР главного стратегического ресурса – нефти. Всё это время Астрахань, находившаяся, как многим казалось, очень далеко на востоке, стала постепенно ощущать на себе все тяготы военного времени.
Дело было не только в продуктах, купить которые можно было лишь по карточкам. В конце концов, работали базары, и рыба в реках Волго-Ахтубинской поймы и в Каспийском море водилась – лови, сколько
В городе и вокруг него стали закрываться школы, их превращали в госпитали. Астрахань постепенно наводнили беженцы с запрудных районов СССР. Одни задерживались здесь, пытаясь найти работу и обрести хоть какую-то крышу над головой. Другие ждали, пока придут поезда, и отправлялись дальше, на восток, в Среднюю Азию. Уж туда-то, думали они, фашистам ни за что не забраться – слишком далеко.
Единственный человек, который не замечал, как посуровели лица взрослых, был Вовка. Он по-прежнему играл и смеялся, был таким лучиком света в темном царстве бытовых забот и тяжелых дум о том, что будет дальше. Каждый день, слушая через черную тарелку радиоприемника сводки Совинформбюро, Дандуковы узнавали о том, какие города оставили наши войска. Сражения неумолимо приближались к Каспийскому морю.
Алексей Степанович ото всех в большом секрете продолжал свои попытки отправиться на фронт. Хоть и прямым текстом в военкомате ему говорили: «Старый ты, иди работай, ты в тылу нужнее!», он примерно раз в две недели, когда время позволяло, наведывался с новым заявлением. И однажды военком, которому уже до самых печенок надоел этот упрямый мужик, взял да и начертал размашисто: «Согласен». Поставил закорючку, а секретарь шлепнула печать.
Вернувшись домой, а было это 5 января 1942 года, Алексей радостно хлопнул по столу листком бумаги:
– Готово! – сказал он так громко, чтобы все домочадцы слышали. – Мне разрешили идти на фронт!
Жена Маня ошарашенно посмотрела на него, потом на листок. Взяла в руки, прочитала и молча заплакала, уткнув лицо в ладони. Валя, выйдя из комнаты на голос отца, нахмурилась и сразу вся как-то потемнела. Лишь одна Лёля подбежала к Алексею, обхватила его тонкими руками, прижалась к груди и весело воскликнула:
– Папка! Какой же ты у меня молодец! Пойдешь Родину от фашистов защищать!
Воцарилась тишина. Только было слышно, как отмеряют время ходики. Казалось бы: раньше, если парня провожали в армию, то радовались – мужчиной станет, долг Родине отдаст. И с началом войны было также, ведь казалось, что это ненадолго, и скоро Красная армия вернется с победой. Но в начале 1942 года стало понятно: это сражение не на жизнь, а на смерть, и продлится Бог весть сколько. Потому теперь матери плакали, провожая сыновей на фронт, ведь оттуда редкие возвращались на побывку. Гораздо чаще вместо живых и крепких приходил почтальон с серо-желтой бумажкой в руке: «Ваш сын (брат, отец…) погиб смертью храбрых…»
Вот и теперь Маня и Валя, как самые старшие женщины в доме, смотрели на мужа и отца скорбно. Так, словно он уже сложил голову на поле брани.
– Чего вы так смотрите, словно похоронку на меня получили? – усмехнулся через силу Алексей Степанович. – Ну-ка, накрывайте на стол. Ужинать пора. По старой русской традиции, конечно, надо бы как следует выпить и закусить, – проводы в армию дело ответственное. Но тут не до жиру, как говориться.
– … быть бы живу, – продолжила Лёля шепотом недосказанную отцом поговорку. Наверное, он сделал это непроста. Ни к чему лишний раз поминать жизнь. Есть она, и то хорошо. Станешь много болтать о ней – может и кончиться.
Женщины повиновались, выставляя нехитрое угощение. Вареную картошку, соленую капусту с огурцами, да сушеную воблу. Вот и весь нехитрый набор. Хлеба было мало, выдавали его по карточкам, и качество с началом войны ухудшилось. Стало больше попадаться цельных зерен и каких-то травинок. Да порой буханки оказывались пригоревшими немного. Словно выпекали их в большой спешке. Наверно, так было: город наполнился беженцами и ранеными в госпиталях, да ещё местные жители никуда не делись, а всех надо прокормить.
Ужин прошел в гробовом молчании. Одна Лёля попыталась всех, рассказав какую-то шутку из своей студенческой жизни. Но никто её не слушал, и она понуро замолчала.
На следующий день, собрав пожитки (чистое исподнее, шерстяные носки, отрез ткани на портянки, бритвенно-мыльные принадлежности и прочее), Алексей, попрощавшись с семьей, рано утром ушел из дома. Единственной, кто вышел его провожать на улицу, была Маня. Она стояла и смотрела ему вслед, пока широкая спина мужа не пропала за углом дома на перекрестке улиц.
Жизнь после этого вроде бы вернулась в прежнее русло. И только стул главы семейства оставался, как и прежде, никем не занятым. Однажды на него Вовка забрался, чтобы на столе поиграть. Валя на него так злобно шикнула, что мальчишку словно ветром сдуло, и Лёле пришлось потом полчаса утирать его слезы – испугался.
Она была единственный человек в доме, который радовался, что глава семьи бьет врага. Девушка искренне верила: отец человек взрослый, опытный. В армии служил. Значит, голову под пули подставлять не станет. Он же понимает, как надо воевать, чтобы вернуться домой целым и невредимым. Лёля искренне верила в это, а ещё у неё была другая причина для радости: Тёма наконец-то сделал ей предложение.
Правда, не как Константин Гранин. С букетом белых роз к ним домой не приходил, хотя собирался сотворить нечто подобное. Лёля запретила. Сказала: «Не время сейчас. Вот отец вернется, тогда и сватайся, сколько душе угодно». Тёма согласился, но предложение все-таки сделал. Во время прогулки. Остановились они у раскидистого тополя, что на берегу Волги, и он достал из кармана маленькое золотое колечко, протянул его девушке и сказал:
– Лёля, будь моей женой.
Без лишних слов, без страстных романтичных признаний, – она всё равно не оценила бы. А эти простые слова глубоко проникли в её девичью душу, и Лёля, вся пунцовая от волнения, сказала «Да». Но свадьбу всё равно пришлось отложить на неопределенное время. Ребятам предстояло ещё учиться, а потом, как показали события прошлого года, их обязательно отправят на фронт – лечить раненых. Какая уж тут семья? Какие дети? Потому всё, что им оставалось, – это мечтать о том, как станут они жить после войны.
Тёма говорил, что не хочет жить в квартире. Он мечтал иметь собственный, пусть небольшой и деревянный, домик с участком земли. Чтобы цветы сажать, клубнику, может, яблоньку с вишней.
– Тёмочка, откуда в тебе столько мелкобуржуазного мещанства! – Уколола его Лёля, услышав эту мечту.
– Сам не знаю, – улыбнулся он в ответ. – Так просто, хочется. Знаешь, чтобы выйти утром в огород, полить там чего-нибудь, и чтобы в августе яблоки к ногам с веток падали. Большие такие, сочные. Поднимать их с земли, тереть об рубашку и хрумкать, и чтобы обязательно сок по подбородку.