Её звали Лёля
Шрифт:
Он развернулся и пошёл, наш лейтенант следом.
– Вот какой вредный, – проговорил ему в спину Петро. – Не попрощался даже.
– Карьерной лестницей обеспокоен наш лейтёха, – улыбнулся я.
– Как ты сказал? – повернулся ко мне напарник.
– Лейтёха. Что, слово незнакомое?
Петро помотал головой.
– Ну, дарю, – сказал ему.
Вскорости от пушек, стоявших неподалеку, отделился коренастый мужичок лет тридцати. С пышными усами, ёжиком волос, сильно загорелый. Подошёл, крепко пожал нам руки, назвался:
– Старшина Исаев Павел Матвеевич. Можете меня звать просто Матвеич. Как вижу, вы ребятки молодые. Так?
Мы представились, назвали свой возраст. Оказалось, он правда старше. Почти на десять лет. Сообщил, что в батарее два орудия. Согласно штатному расписанию, положено четыре ездовых, которым предстоит управляться с целым, по сути, табуном лошадей. Верховых восемь, артиллерийских 24. Однако всё несколько сложнее. Животных наполовину меньше, поскольку батарея недоукомплектованная личным составом, – это слово старшина выговорил с большим трудом, почти по слогам.
Из этого я сделал вывод, что человек он рабочий, простой, без высшего и может даже без среднего образования. Хотел было выпендриться и заявить, мол, укомплектование воинских частей должно находиться в приоритете народного комиссариата обороны СССР, но прикусил себе язык. Зачем так выставляться? Даже стыдно стало от подобных мыслей. «Тоже мне, умник нашёлся», – сказал я себе.
– В общем, так, братцы, – подвёл итог старшина Исаев. – Берите лошадок, желательно самых лучших, и давайте сюда.
– Есть! – козырнули мы и умчались выполнять приказание.
Когда возвращались через полчаса, Петро отчаянно материл тыловика, который вместо 32 требуемых животных выделил нам всего пять. Рассудил так: по паре на орудие, одна лошадь для командира батареи, и хватит. Мы пробовали спорить, но нас послали подальше. Мол, вы тут не одни, а количество гужевого транспорта ограничено. Ну, а будем требовать, так можем и на гауптвахту загреметь за нарушение воинской дисциплины. Петро хотел было спросить, где тыловик тут гауптвахту видел, но я дёрнул его за рукав гимнастерки. Мол, кончай бухтеть, лучше уже не будет.
Вот так, несолоно хлебавши, привели мы свой крошечный табун к артиллеристам. Старшина Исаев, увидев, как мало лошадей мы привели, нахмурил кустистые брови. Пыхнул самокруткой, покачал недовольно головой. Пришлось прояснить ситуацию. Мол, тыловые крысы больше не дают, не ругаться же с ними. Там – майор, интендант, он нас запросто может под трибунал отдать. Матвеич махнул рукой. Мол, да и чёрт с ним. Не привыкать.
Вообще-то, как я узнал чуть позже, в батарее полагается иметь четырёх ездовых. Но почему-то мы с Петром были вдвоём. Ох, и пришлось же попотеть на яростной сталинградской жаре! Пока запрягли лошадей, прошло больше трёх часов. Солнце уже начало клониться постепенно к закату, и с меня три пота сошло, пока разобрался с постромками. Я слово-то это впервые только здесь услышал, даже не знал, что означает! Оказалось – ремни, при помощи которых передаётся тяговое усилие лошади с хомута на вальки.
Господи, а сколько новых слов пришлось запоминать прямо в процессе! Чумбур, узда, подпруга, шлея, валёк, постромки, трок… Спасибо моему напарнику, который не бросил в трудный момент. В одиночку я бы ни за что на свете не справился. Он же делал, я помогал, притом Петро подсказывал, как что называется. Зато когда всё было готово, появился капитан Балабанов. Внимательно осмотрел, всё ли готово. Придирчиво даже. Сразу стало понятно: он в лошадиной упряжи хорошо разбирается. Не просто прошёл рядом, а подтянул кое-где, проверил. Потом кивнул. Мол, всё в порядке. Ушёл вперед, а потом раздалось:
– Батарея! Марш!
Мы тронулись. Я к тому времени уже сидел на лошади, что была слева, и управлял запряжкой. Мне досталось орудие номер два, Петро ехал впереди. Позади молча шагали артиллеристы. «Господи, – думал я, а точнее то ли молился, то ли просто разговаривал с небесами, – сделай так, чтобы у меня всё получилось. И ещё чтобы не убили здесь. Иначе как я вернусь в будущее?» Сам не знаю, о чем просил. Голова была тяжелая, словно чугуном мозги залило. Так устал, пока с лошадьми возился. Даже перестал ощущать их запах. Привык, мне об этом Петро говорил, когда ещё на поезде ехали. Мол, ничего, Кадыльбек, привыкнешь, никуда не денешься.
– Вообще странно, – сказал он тогда. – Ты казах, а к лошадям отношения не имел.
– По-твоему, если казах, то с детства ел только баранину и конину, да на лошадях по степи скакал? – усмехнулся я.
– А разве нет? – удивился Петро.
– Вот-вот. Про вас, украинцев, тоже говорят, что вы сало лопаете килограммами. И горилку пьёте литрами. Что, правда?
Петро улыбнулся.
– Вот видишь, миром правят штампы и стереотипы, – сказал я.
– Чего правит?
– Чушь всякая, – ответил ему. – Если русский, то обязательно водка, балалайка и медведи. Если украинец – горилка и сало. Если японец, то порядок и техника.
– Ты откуда про японцев знаешь? – поднял Петро белесые брови.
– Читал. «Порт-Артур» Степанова, «Цусиму» Новикова-Прибоя. А ты нет?
Напарник мотнул головой.
– Ничего, наверстаешь, – философски заметил я.
Теперь вспомнил этот разговор. Получается, у нас взаимное обогащение. Петро меня учит, как правильным ездовым быть, а я его тоже вроде просвещаю.
Глава 36
К началу 1942 года от прежней спокойной и сытной жизни остались только приятные воспоминания. Хотя, вот удивительно: мясо найти, баранину ту же, конину или даже верблюжатину, было нетрудно. Рыбы – той вообще, даже несмотря на военное время, много, хотя и меньше, чем прежде – большую её часть отправляли на фронт, и на базарах торговали только частники всякой мелочёвкой. Разве что цены подскочили в несколько раз. А вот с хлебушком – сложно. Стал он не такой вкусный, как раньше, да и только по карточкам.
Помнится, однажды Маняша пришла на базар и услышала, как две женщины говорили. Одна приехала откуда-то из дальнего степного колхоза. Жаловалась, что у её детей цинга началась. «Баранов у нас в колхозе – тысячи, – жаловалась она. – Мяса много, а овощей и зелени не осталось, теперь до весны ждать. Вот, приехала, может, хоть лука куплю. Баранину каждый день едим, видеть её уже сил нет, потому цинга замучила».
Маняша подумала тогда: «Вот же человек странно устроен. Когда мяса совсем нет, без него вроде как и на столе пусто кажется. Ну, разве можно трудящегося мужика одним только постным кормить? Отощает, силы лишится. Только пойди, найди его, мясо-то. И вот же как бывает. Всё наоборот, а тоже, выходит, нехорошо».