Эффект бабочки в СССР
Шрифт:
— Это не я, это дедушка Ленин! — я поднял вверх руки, обозначая готовность сдаться.
— Да! — сказал Волков. — Землю — в аренду. Акции предприятий — каждому работнику, пропорционально. Советам — самостоятельность... Что там еще было? Каждому — по потребностям? Я жене вынужден колготки доставать! Да! Доставать, понимаете? Я — директор завода. У нас что — люди тупые и колготок нашить не могут? Или ниток нет? Или чего у нас нет? Дайте людям возможность шить колготки!
Василий Николаевич явно и до того был в ярости, и моя реплика сорвала ему клапан, так что теперь из него "штось отходило", как говорила Пантелевна. Страшные вещи теперь говорил
— То есть я так понимаю, с моим предложением вы уже согласны? — вперился в него глазами Машеров.
Ровный, уверенный взор старого партизана столкнулся с хищным, свирепым взглядом Волкова.
— Да! — выкрикнул Волков и стукнул по столу своей сухой, крепкой ладонью. — Новая структура, говорите? Служба Активных Мероприятий? Черт с ним, называйте как хотите. Я этих сволочей живьем жрать буду!
В Дубровицу я возвращался поездом. Вопросов у меня было явно больше, чем ответов, и самый главный из них звучал примерно так: кой хрен я вообще там делал, в этом Выгоновском?
Сентябрь пролетел незаметно. Товарищи "сверху" меня не трогали, ничего не напоминало о странной встрече в Выгоновском. Срок нашей с Тасей женитьбы постоянно сдвигался — то одно, то другое. Я по выходным часто гонял с командировками по Белорусской ССР — там завод новый открыли, здесь — путепровод построили, или новую-оригинальную линейку мебели в производство запустили. У Таисии с началом учебного года в школах тоже добавилось работы: она по своей неугомонной привычке совершала "хождения в народ", агитировала пионеров за биатлон.
Эффектная тренерша производила одинаково взрывное впечатление и на девчонок, и на мальчишек: первые хотели сами быть похожими на нее, вторые — хотели проводить время с девчонками, похожими на нее. Так что популярность зимних видов спорта в белорусской столице среди подростков возросла если и не кратно, то — вполне ощутимо. Соотвественно — возросла и нагрузка на отдельно взятую мастера спорта Морозову...
Лисичек-сестричек Васю и Асю из садика забирали по очереди — воспитатели к этому привыкли, и лишних вопросов не задавали. Ни в моем корпункте, ни у Таси, в Раубичах, партийный актив в нашу личную жизнь тоже не лез. Я подозревал чей-то грозный "ай-яй-яй" сверху... Вечером мы делали детские игрушки: я таки напилил кубиков для "Дженги" которую обозвал просто "Башня", Тася рисовала абстрактные карточки для "Диксита", который теперь звался "Ассоциации". Были и другие придумки: может быть я и не помнил всего детально, но мы с Морозовой здорово развлекались, придумывая правила и рисуя игровые поля, карты и мастеря фишки.
При отсутствии компьютера и интернета для меня это было хорошим упражнением для мозга: вспоминать игры будущего, а Таисии просто было весело — с ее-то легким характером и творческой натурой! Дети просто радовались: еще бы, взрослые наконец-то сбрендили и только и делают, что играют в игрушки! Пусть и довольно странные...
А потом вдруг настало третье октября. Когда я увидел эту дату на календаре — 3 октября 1980 года, сердце у меня ёкнуло. Я просто пришел с работы, открыл дверь и вперился взглядом в эти чертовы цифры...
— Та-а-ась, — сказал я. — У меня завтра командировка... В Смолевичи.
— Гера, что-то случилось? — она вышла на встречу, держа на руках Аську — всю перемазанную в сметане.
— Нет. Надеюсь что нет... Просто после обеда надо будет отъехать.
— Жаль... Думала — в кафе-мороженое сходим! Васька просила.
— Гера, сходим в мороженое? — раздался из
— Давайте в воскресенье, ладно?
— Ну ла-а-адно... — старшая явно расстроилась.
Ночью я не спал, ворочался с боку на бок, проснулся разбитый — и взялся утеплять балкон, потому как с такими расхристанными нервами общаться с девчатами мне было противопоказано. Тася хмурилась, но ничего не спрашивала. Когда я уходил, чмокнула в щеку, протянула тормозок с бутербродами и термос с чаем и сказала:
— Береги себя, Гера, ладно? Мы тебя любим.
— И я — вас...
В 15-00 4 октября, в субботу, мой "козлик" стоял на обочине у перекрестка на Смолевичи, рядом с птицефабрикой. Чтобы заглушить дурные мысли, я включил радиоприемник, который кустарным методом мне таки присобачили на приборную панель умельцы из местного гаражного кооператива, запитав его от автомобильного аккумулятора.
— Легко на сердце от песни веселой... — надрывалось радио.
Какое, к черту, легко? Я сидел в удобном водительском кресле как на иголках! Всё ли я сделал как надо? Достаточный ли эффект произвела бабочка по имени Гера Белозор, чтобы здесь, на этой злосчастной дороге не случилось трагедии, во многом предопределившей судьбу Союза?
Часы тикали. По дороге мимо проезжали редкие грузовики и легковички, миновало 16 часов, стрелки приближались к 17, и вдруг бодрые песенки на радио сменились боем курантов. Колокол бил тревожно, гулко... Зазвучал голос диктора:
— От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР , Совета Министров СССР! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР , Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что третьего октября тысяча девятьсот восьмидесятого года трагическая случайность, повлекшая за собой авиакатастрофу, унесла жизнь Генерального секретаря КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева, а также дорогих товарищей, членов Политбюро ЦК КПСС...
Я в полном охреневании слушал как усталый мужской голос перечисляет длинный список, и с трудом вылавливал отдельные фамилии: Андропов, Черненко, Тихонов, Суслов, Громыко... Эффект бабочки, говорите? Нихера себе — эффект!
— Обязанности Председателя Совета Министров СССР с тяжелым сердцем и глубокой скорбью принял на себя кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, Первый секретарь Коммунистической Партии Белоруссии Петр Миронович Машеров. Председателем похоронной комиссии единогласно был избран член Политбюро ЦК КПСС, председатель Ленинградского областного комитета КПСС Григорий Васильевич Романов... — закончил, наконец, диктор.
— Листья дубовые падают с ясеня, — продолжил его мысль я. — Вот нихера себе, так нихера себе!
Эта фраза была последней, которую я успел сказать и подумать, прежде чем свет Божий мне заслонил борт огромного самосвала. Раздался жуткий грохот, и всё вокруг почему-то заполонила сначала картошка а потом — кромешная тьма.
...Стук в дверь был вялым, слабеньким — как будто кто-то стеснялся войти или обладал атрофированной мускулатурой. Я попытался открыть глаза, и веки с трудом подчинились: первым, что я увидел, была гладкая, ламинированная поверхность письменного стола, а вторым — небольшой бюст Машерова рядом с двумя круглыми колонками аудиосистемы. Какого хрена вообще?!!