Эффект Люцифера
Шрифт:
Как только ты надеваешь форму и получаешь эту роль, эту работу, когда вам говорят, что «ваша работа — контролировать этих людей», ты уже не тот человек, которым был в обычной одежде и в другой роли. Ты действительно становишься охранником, как только надеваешь форму цвета хаки и темные очки, берешь в руки полицейскую дубинку и выходишь на сцену. Это твой костюм, и если ты его надел, то тебе придется вести себя соответственно.
Когда актер играет роль вымышленного героя, ему часто приходится вести себя вопреки своей личной идентичности. Он учится говорить, ходить, есть, даже думать и чувствовать так, как требует роль, которую он играет. Профессиональная подготовка позволяет ему не путать своего героя с самим
Поразительный пример того, как роль становится «слишком реальной», можно было увидеть в британском телешоу «Усадьба эдвардианской эпохи» (The Edwardian Country House). В этом драматичном «реалити-шоу» 19 человек, отобранных примерно из 8000 кандидатов, играли роли британских слуг, работающих в роскошной усадьбе. Участник программы, которому досталась роль главного дворецкого, отвечающего за персонал, должен был следовать жестким иерархическим стандартам поведения того времени (начала XX века). Его «испугала» та легкость, с которой он превратился во властного хозяина. Этот шестидесятипятилетний архитектор не ожидал, что так быстро войдет в роль и будет наслаждаться неограниченной властью над слугами: «Я вдруг понял, что мне ничего не нужно говорить. Мне достаточно было пошевелить пальцем, и они замолкали. Это испугало меня, очень испугало». Молодая женщина, игравшая роль горничной, в реальной жизни — менеджер туристической компании, начала чувствовать себя невидимкой. По ее словам, она и другие участники шоу быстро приспособились к роли подчиненных: «Я была удивлена, а потом и испугана тем, как легко мы все начали подчиняться. Мы очень быстро поняли, что спорить нельзя, и стали слушаться» [189] .
189
См. более полный отчет об этих ролевых трансформациях в статье: Lyall S. То the Manor Acclimated // The New York Times, 2002. May 26. P. 12.
Как правило, роли связаны с определенными ситуациями, работой или функциями, например, можно быть преподавателем, швейцаром, таксистом, министром, социальным работником или порноактером. Мы играем разные роли в разных ситуациях — дома, в школе, в церкви, на фабрике или на сцене. Обычно мы выходим из роли, когда возвращаемся к «нормальной» жизни в другой обстановке. Но некоторые роли коварны, это не просто «сценарии», которым мы следуем лишь время от времени; они могут превратиться в нашу суть и проявляться почти все время. Мы интернализируем их, даже если сначала считали искусственными, временными и ситуационными. Мы действительно превращаемся в отца, мать, сына, дочь, соседа, босса, сотрудника, помощника, целителя, шлюху, солдата, нищего, вора и т. д.
Еще больше усложняет ситуацию то, что обычно нам приходится играть множество ролей, и некоторые из них конфликтуют между собой, а некоторые не соответствуют нашим базовым ценностям и убеждениям. Как и в СТЭ, вначале это могут быть «просто роли», но неспособность отличить их от реальной личности может оказывать глубокое воздействие, особенно когда ролевое поведение вознаграждается. «Клоун» получает внимание класса, которое не может получить, проявляя талант в какой-то другой области, но со временем никто уже не воспринимает его всерьез. Даже застенчивость может быть ролью: сначала она помогает избегать нежелательных социальных контактов и неловкости в тех или иных ситуациях, но если человек играет ее слишком часто, то действительно становится застенчивым.
Роль может заставить нас не только испытывать смущение, но и делать совершенно ужасные вещи — если мы потеряли бдительность и роль начала жить своей жизнью, создавая жесткие правила, предписывающие, что позволено, ожидаемо и подкрепляется в данном контексте. Такие жесткие роли отключают этику и ценности, управляющие нами, когда мы действуем «как обычно». Защитный механизм раздельного мышления [190] помогает мысленно помещать противоречивые аспекты разных убеждений и разного опыта в отдельные «отсеки» сознания. Это препятствует их осознанию или диалогу между ними. Поэтому хороший муж может запросто изменять жене, добродетельный священник оказывается гомосексуалистом, а добросердечный фермер — безжалостным рабовладельцем. Необходимо осознавать, что роль способна искажать наш взгляд на мир — к худшему или к лучшему, например, когда роль учителя или медсестры заставляет жертвовать собой ради блага учеников или пациентов.
190
Раздельное мышление (compartmentalization) — совладание с ситуацией путем разгораживания сознаваемых убеждений, противоположных по содержанию. Такое лицемерие часто рационализируется, т. е. объясняется неким приемлемым образом, но в его основе лежит диссоциация содержаний. — Прим. пер.
Худший пример в этой связи — нацистские врачи СС, которым было поручено отбирать заключенных концентрационных лагерей для уничтожения или «экспериментов». Врачи были вынуждены выйти из привычной роли целителей и войти в новую роль, позволяющую убивать, на основании группового убеждения в том, что это необходимо для пользы общества. Это позволило создавать чрезвычайно мощные механизмы психологической защиты, помогающие уйти от реальности — т. е. не осознавать, что они стали соучастниками массовых убийств евреев. Давайте снова обратимся к подробному отчету об этих процессах психиатра Роберта Джея Лифтона.
Когда в лагере появлялся новый врач, обычно его пугало то, что он видел, и он спрашивал: «Как такое возможно?» Затем он получал нечто вроде общего ответа… проясняющего все. Что для него [заключенного] лучше — сдохнуть в дерьме [verreckt] или отправиться на небеса на [облаке] газа? И для новичков [Eingeweihten]все становилось на свои места.
Массовые убийства были упрямым фактом жизни, к которому каждый, как ожидалось, должен приспособиться.
Наименование геноцида евреев «окончательным решением» ( Endlosung) служило двойной психологической цели: «обозначало массовые убийства, но не напрямую, не вызывая неприятных чувств; и прямо указывало на решение проблемы». Это превращало «еврейский вопрос» в сложную проблему, которую нужно решить любыми средствами, позволяющими достичь прагматической цели. Такая словесная эквилибристика лишала врача эмоций и сострадания в его ежедневных заботах.
Но эта работа — отбирать тех, кто отправится в газовые камеры, — была настолько «тягостна, настолько проникнута немыслимым злом», что образованным, интеллигентным врачам приходилось прибегать к любой возможной психологической защите, чтобы не осознавать реальности: собственного соучастия в убийствах. Для одних стало нормой «психическое онемение» — отделение аффекта от мышления; для других — свойственное шизофреникам «раздвоение». Полюса жестокости и сострадания в личности одного и того же врача проявлялись в разные моменты и «создавали две совершенно разные психологические структуры. Одна была основана на „общепринятых ценностях, образовании и опыте нормального человека“; другая же была основана на „этой [нацистской — Освенцима] идеологии, ценности которой очень сильно отличались от общепринятых“». Эти противоположные тенденции постоянно сменяли друг друга [191] .
191
Lifton R. J. The Nazi Doctors. P. 196, 206, 210–211.
Все это относится и к тем ролям, для которых нужен «партнер», играющий дополняющую роль. Чтобы роль охранника имела смысл, кто-то должен играть роль заключенного. Невозможно быть заключенным, если никто не готов быть охранником. Участникам СТЭ не потребовалось почти никакого обучения, чтобы играть свои роли, никаких инструкций о том, как лучше всего это делать. Вспомним смущение охранников и легкомыслие заключенных в первый день — они еще не вошли в новые и странные роли. Но очень скоро участники эксперимента стали играть их с легкостью — как только структура распределения власти, лежащая в основе симбиоза между заключенными и охранниками, стала более очевидной.