Эффект преломления
Шрифт:
— А может, нас кто запутал? — словно подслушав ее мысли, протянула Агнешка. Остановилась, прижала руку к груди. — Ой, тяжко мне, ой, сердечко…
Может, и запутал. Триединый ли бог Иштен развлекался, прекрасная ли Мнеллики, правительница лесов, рассердилась на жадность глупой бабы. А может, и страшный демон Ердег водит, уморить хочет…
От этой мысли Пирошке стало не по себе. Темнота показалась угрожающей, за каждым деревом мерещилась нечисть, а свет луны виделся особенно зловещим. Она
— Подумаешь, горе! Выберемся.
— Выберемся… Если оборотня не встретим, — стращала Агнешка. Слыхала, что люди говорят? Оборотень здесь в лунные ночи бродит, двоих уже загрыз…
Как будто в ответ на ее слова вдалеке раздалось странное урчание, следом затрещали ветки под чьими-то шагами.
— Что это? — всполошилась Пирошка.
Шаги быстро приближались. Агнешка оглянулась, подхватила корзины, шикнула:
— Сюда иди, в кусты!
Пирошка поспешила за подругой. Они замерли, стараясь даже не дышать, глядя сквозь кружево листьев туда, откуда доносился шум.
Вскоре на поляну выбежала женщина в белой рубахе. Остановилась, втянула воздух, словно вынюхивая заплутавших ягодниц. Не учуяла. Тряхнула головой, распущенные черные волосы шелковым плащом текли по плечам. Женщина скинула рубаху, осталась голая — в лунном свете тело ее блестело серебром. Упала на землю, принялась кататься, тереться о траву, точно зверь. Потом изогнулась, подняла голову и начала завывать, как кошка, когда кота зовет.
Свет луны упал на лицо женщины, и Пирошка зажала рот рукою, сдерживая изумленный крик: на поляне бесновалась сама графиня Эржебета.
Долго ли это продолжалось, ни Агнешка, ни Пирошка потом припомнить не могли. А только, даже когда убралась госпожа, не рискнули бабы выйти из кустов. Так и просидели, обнявшись, целую ночь, и лишь когда солнце взошло, поспешили уйти из леса — благо больше не путала их нечистая сила, и замок оказался недалеко.
— Так что ж получается, Агнеша, — говорила по дороге измученная страхом Пирошка, — госпожа-то наша и есть оборотень?
— Выходит, так. Лидерки, они все умеют. И в зверей оборачиваться, и людей зачаровывать, и жить вечно.
— Как вечно? — раскрыла рот Пирошка.
— Да так. Ты посмотри на себя. Во рту-то у тебя уж полтора зуба осталось, кожа сморщилась вся, что твое печеное яблоко, руки вон как сучья, да спина сгорбленная.
— Ладно уж, — пробормотала обиженная Пирошка. — Сама-то красота неписаная. Толста как бочка, да глупа как квочка.
Агнешка ничуть не осердилась на такие слова:
— Так я тебе про что и говорю! Старость пришла! И глянь теперь на госпожу: наша одногодка, уж четыре десятка ей да еще один годок, пятерых детей родила…
— Четверых, — поправила Пирошка.
— Ну тот мертворожденный был, мальчишечка-то. Но родила ведь… А красота в ней какая! Девка, да и только!
— Так она ж госпожа. Чего ей? Не работает, чай, до рассвета не встает, кушает сладко, спит мягко…
— Что ж все госпожи так не глядятся? — прищурилась Агнешка. — Вон вспомни: на прошлое Рождество приезжала в гости родственница господина Ференца. Тоже одногодка, да что-то ни зубов у ней, ни рожи, ни кожи.
Пирошка задумчиво кивнула. Подруга правду говорит. Невозможно без колдовства сохранить красоту, чтоб в старости на девицу юную походить.
— Кровь она человеческую пьет, — рассуждала Агнешка. — Через то и молодая остается. Помнишь девок, что она насмерть замучила? Вот от них и взяла молодость.
— Да уж сколько лет назад это было, — возразила Пирошка. — Шесть годков, поди, прошло.
— Ну так она теперь сил набралась, черной кошкой оборачивается да в лесу охотится. Пропадают в округе люди-то.
— Ох, страх какой…
— Слыхала же, говорят в деревнях: то черная кошка из замка выбегает по ночам, то собака огромная, черная, и глаза горят.
— И собакой может? — ахнула Пирошка.
— А то! Лидерки, они в кого только не перекидываются. А вот девки в Чахтице видали, в лунный свет она оборачивается. А еще… — добавила таинственным шепотом Агнешка, — она по нему летает!
— Как летает?
— Да так: зацепится за лучик и вознесется в небо. И плывет по нему, пока луна есть… Ладно, вон Чахтице уже. Спасибо всем богам, что выбрались.
Бабы ходко затрусили к замку, боясь, что будут наказаны за отлучку…
Молодая смазливая служанка расчесывала госпожу — бережно, осторожно, перебирая прядку за прядкою. Тек из-под черепахового гребня черный шелк волос. Эржебета сидела у зеркала. Рядом, на низкой скамеечке, примостилась дочь Анна. Ей тоже делали прическу — так девушке было веселее, чем в собственных покоях.
Эржебета смотрела в зеркало. Пристально смотрела. Нет ли морщинок у глаз? Не потемнела ли кожа, не появились ли на ней предательские коричневые пятна — признак старости? Сорок один уже…
Нет. Лицо ее по-прежнему сияло свежестью, кожа была бела словно снег, волосы — густы и блестящи. И зубы все сохранились, и грудь по-прежнему высока, и стан как у девушки. Почему ж так плохо, так тяжко на душе? Почему она все равно не чувствует себя молодою? И долго ли будут действовать зелья, которыми она борется со старостью? Вон на руке появилось маленькое пятнышко, и прожилки вен выделяются… Руки у женщины всегда выдают возраст.
— Госпожа прекрасна, — мягко сказала рыжая Дорка. Знала, когда ввернуть нужное словечко. — Госпожа как сестра Аннушке…