Эффект пустоты
Шрифт:
Локи машет руками — безопасное время разговора заканчивается через несколько секунд.
— Мне нужно идти.
— Ich hab dich lieb.
— Я тебя тоже люблю, мама. Никогда об этом не забывай. — Связь прерывается.
«Я тоже ее люблю».
Кай стоит на месте, и в глазах такая боль, что моя злость к нему отступает. Ладонь Шэй проскальзывает ему в руку.
— Готовы отправляться? — спрашивает Локи.
Выходим за ним в заднюю дверь, идем по проулку, несколько секунд ждем.
Внутри множество глаз. Люди немного сдвигаются, дают место Каю и Шэй, хотя это непросто. В микрофургоне стандартного размера уже двое мужчин, три женщины, орущий младенец и столько ерзающих детей, что не сосчитать.
Делаю шаг назад и говорю Шэй: «Я поеду наверху».
19
ШЭЙ
Фургон трясется по ухабам и кренится на выбоинах. Не переставая плачет ребенок, одного из мальчишек рвет. От запаха меня тошнит, и я жалею, что не могу присоединиться к Келли.
Кай отгораживает меня собой от стены фургона. Хотя он так близко, от нехватки воздуха и пространства мне хочется кричать.
Когда мы наконец останавливаемся и дверь открывается, я с облегчением вдыхаю свежий морской воздух и слышу неподалеку шум волн. Фургон спрятался за деревьями в конце узкого переулка. Теперь я могу лучше рассмотреть остальных. Испуганные, слегка испачканные рвотой, в других обстоятельствах они казались бы совершенно обычными людьми, типичными семьями, например из Киллина.
До того, как пришел грипп, так и было.
Нам велят вести себя тихо и двигаться быстро.
К узкому каменистому берегу ведет, петляя, тропинка. Сегодня ветрено, и на море неспокойно. Недалеко от берега на якоре стоит рыбацкое судно приличного размера, и меня ободряет мысль, что не придется так тесниться, как в фургоне.
Нам говорят забираться в шлюпку по четверо, что мы и делаем, наполовину промокнув во время посадки. Вода ледяная. Качаясь на волнах, двигаемся от берега в сторону рыбацкого судна, а потом карабкаемся по одному вверх по лестнице, которая тошнотворно кренится при каждом ударе волны. В темноте собралось уже столько народу, что хотя мы на открытой палубе, дышать снова становится трудно.
— Вот это приключение, — шепчу я Каю.
— К счастью, мне нравится стоять так близко к тебе, хотя насчет остальных я не уверен, — шепчет он в ответ.
У Келли озабоченное лицо. «Здесь столько народа, ты уверена, что это безопасной»
«Уверена», — отвечаю я, но скорее потому, что хочу убедить в этом себя. Келли покидает палубу и устраивается на крыше рубки управления, и я снова испытываю желание присоединиться к ней.
«Тогда и я уверена, — говорит она. — Забирайся ко мне!»
«У меня такое чувство, что лучше этого не делать».
Мы, похоже, последние, кого взяли на борт, и это не может не радовать. Поднимают якорь, и вскоре мы выходим в море. Нам напоминают, что необходимо соблюдать тишину, поскольку звук над водой разносится далеко, а поблизости могут находиться патрули.
В июле так далеко к северу по-настоящему не темнеет, хотя уже очень поздно. Звезды прячутся за облаками, на судне не горят огни, но лица отражают призрачный свет белой ночи. По мере того как удаляется смутная тень, обозначающая берег Шотландии, качка становится сильнее. Какая-то женщина беззвучно рыдает в объятиях мужчины, тот убаюкивает ее. Пассажиры то и дело шикают на детей.
Мать укачивает на руках совсем маленькую плачущую девочку. Та кричит все сильнее, и мамаша стискивает и трясет ребенка, но плач не прекращается.
— Простите — шепчет мать окружающим. — Она нездорова, она не успокоится, и… — Поняв, что сказала лишнее, женщина замолкает на полуслове. — Нет, нет, это не то, что вы подумали!
Люди на палубе шарахаются от женщины с ребенком. Девочка снова кричит, и по толпе пробегает гневный ропот.
Чувствую, как все вокруг пропитывается ненавистью и страхом: девочка принесла на борт болезнь, мы все заразимся и умрем.
— Ш-ш-ш-ш! — шипит один из членов команды. Кто-то говорит ему о ребенке, и у матроса от испуга вытягивается лицо.
Женщина прижимает девочку к борту и заслоняет собой. Крик становится глуше, слабеет.
Со своего насеста слетает Келли и, приблизившись к матери с ребенком, подает мне знак.
«Шэй, она сжимает своего ребенка слишком сильно!»
«Что?»
«Девочка не может дышать, сделай что-нибудь!»
Протолкнувшись к матери, трогаю ее за плечо. От прикосновения она вздрагивает.
— Дайте мне, — говорю я. — У меня она перестанет плакать; я умею. — Ободряюще улыбаюсь ей, но женщина пугается, словно я собираюсь выбросить ребенка за борт. Похоже, мать уже думала, что кто-нибудь из пассажиров может пойти на такое, поэтому сжимает девочку еще сильнее.
Я прикасаюсь мысленно, стираю страхи и недоверие к себе. Женщина расслабляется, ребенок умолкает на секунду, но потом кричит с новой силой.
Мать передает девочку мне. Я ничего не знаю о детях — полный ноль. Но принимаюсь баюкать ребенка, вызывая в голове вереницу успокаивающих, мягких и радостных мыслей, и это помогает — малышка умолкает.
Поднимаю глаза и вижу на лицах пассажиров все тот же страх и злость. Отвлекаюсь, и девочка, словно почувствовав через меня исходящую от них угрозу, открывает рот, чтобы закричать снова, но вдох получается судорожным, легкие переполняются, и вместо того, чтобы заплакать, она кашляет.
— У нее не абердинский грипп, она просто простудилась. Отойдите! — говорю я окружающим. Девочка снова кашляет, а потом затихает.