Эффект загадки
Шрифт:
Тяжело дыша, доктор молча смотрит на журнал в руке, словно видит его впервые. Он бледен, руки сильно дрожат. Наконец он кладет журнал на место и тяжело опускается в кресло. Воцаряется тишина, только, сдерживаясь, тихо всхлипывает Лекка и пищит прижатый ею Крыс.
– Лекка. – негромко говорит доктор, - Отпусти его. Отпусти… Не надо.
Лекка неподвижна. Доктор Чикк все так же дрожащими руками наливает воду в химический стакан и залпом выпивает. Склоняется над своей ассистенткой и осторожно обнимает ее за плечи.
– Все, Лекка… Уже все. Все в порядке…
Крыс, вырвавшись из сомкнутых ладоней, спрыгивает с ее колен и прячется под стеллаж. Ученый прижимает Лекку к себе и гладит ее волосы.
– Все… - тихо говорит ей Чикк, - Все хорошо. Прости меня, малыш…
Церсса несколько раз медленно выдыхает воздух. Открывает глаза. Она не пытается отстраниться от доктора.
– Я принесу аптечку… Я поранил тебе руку.
– Нет, не нужно, - тихо отвечает Лекка, - Кровь уже остановилась. Как ты себя чувствуешь?
– Плохо, Лекка… Очень плохо. Что со мной?
– Ты устал, любимый. Почему ты меня не послушал? Я боюсь, Чикк. Я не хочу тебя потерять!
Слезы появляются вновь и Церсса, пытаясь скрыть их, прижимается к груди Кштфорса.
– Не плачь, моя звездочка… Разве у нас есть время плакать? После обеда мы с тобой едем покупать билеты на самолет… А потом – в магазины. Я хочу, чтобы моя девочка была одета в лучшие одежды, которые только есть на свете… Мы будем пить вино и смотреть на звезды… На их отражения в воде. Ты, я и море. Хочешь?
– Да…
– У меня все готово. Завтра решающий день. Ты поможешь мне? А следующим утром мы отправимся в путь.
– Конечно, любимый… Прости меня за мои слезы. Я больше не буду плакать. Я люблю тебя так сильно, что готова выдержать любые испытания, лишь бы тебе было хорошо…
– Мне будет хорошо, очень скоро. Завтра. Лекка, а что это за красный цветок?
– Я прочитала в журнале, что он выделяет вещества, которые нейтрализуют отрицательные эмоции… Ерунда, конечно. Сейчас я выброшу его.
Лекка встает с места, но один взгляд на доктора вновь заставляет ее прижаться к его плечу и заплакать. Она с усилием поднимается и вытирает слезы.
– Милый, можно я пойду прогуляюсь по лесу? Наверное, мне нужно побыть одной и успокоиться…
– Конечно, дорогая. Прости меня… Я просто сумасшедший.
– Не говори так! Ты самый прекрасный в мире! – отвечает Лекка и торопливо выходит на крыльцо.
– Ну, вот. – тихо говорит сам себе доктор, оставшись один, - Поздравляю вас, доктор Чикк. Вы сошли с ума. Вы слепы и агрессивны. Ваши руки дрожат. Вы не сможете закончить работу, которую начали. Вы убили…да, убили человека. Ваше место в тюремной больнице.
В продолжение монолога Кштфорс обводит взглядом полки, словно ищет чего-то.
– У нее подпороговые раздражения… Какова же величина порога? Не знаете? Жаль.
На глаза ему попадается небольшая колба, на которой от руки написаны слова «не нагревать!». Доктор берет ее, сгребает землю с пола и ставит цветок в колбу. Отходит, чтобы взглянуть на него. Помятый цветок странно смотрится в колбе.
– Вы ничтожество, доктор! Ваша идея отвратительна. И даже если вам удастся вернуть все на место, вы не заслужите ничьего прощения…
21.
Сторожевая собака отсутствовала, хотя будка, размером с небольшой сарай, торчала у самых дверей. Лиза долго возилась с замками, дергая дверь и пиная ее коленом, пока наконец не раздался металлический скрип. Из тамбура потянуло прохладой.
– Заходи, - сказала Лиза, - Чувствуй себя, как дома. Ты мой гость.
Вслед за Лизой я поднялся по ступенькам и оказался на просторной кухне. В доме царила полутьма, окна были закрыты ставнями. Создавалось впечатление, что хозяева давненько не появлялись здесь. Во всяком случае, воздух был прохладным и каким-то нежилым.
Лиза нажала выключатель, поднимающий жалюзи, и на кухне стало светлее.
– Ботинки оставляй здесь, куртку повесь на вешалку слева, - распорядилась хозяйка, - Тапочек нет, иди так. Мы не надолго. Поужинаем – и в лагерь.
– А где же хозяева? – спросил я.
– Как видишь, их нет, - ответила Лиза, - Но это не критично. Ты хочешь видеть здесь еще кого-то?
– Нет, я просто…
– Если просто, то садись, - перебила меня Лиза, - Ты не забыл, что обещал? Сегодня я сама везу тебя в лагерь. Нужно отдохнуть и поесть перед таким делом. Как раз и машин на дороге поменьше будет.
– В сумерках ехать сложнее, чем при свете! – сказал я, - Может быть, поедем сейчас?
– Не спеши, - возразила Лиза, зажигая газ на плите, - Обязательно поедем. Даже в сумерках. Но сначала я приготовлю ужин.
Я сел на табуретку. Когда долго живешь на природе, в домашней обстановке чувствуешь себя как-то неудобно. И дело не в стенах, последние две недели я почти безвылазно провел в городской клинике и все было в порядке. Просто я очень редко захожу к кому-то в гости.
– Проходи в комнату, устраивайся за столом, - пригласила Лиза, - Давай смелее, никто сюда не придет, не стесняйся.
– Хорошо, - ответил я, - А почему в комнату? Здесь тоже есть стол.
– Не знаю, как там у тебя принято, но у меня еда готовится на кухне, а употребляется в комнате, которую называют столовой! А если ты с этим не знаком, прочти книгу по этикету!
– Я кое-что знаю об этом, Лиза. Но я не думаю, что я такой уважаемый гость. Впрочем, это правила твоего дома.
Лиза молча хлопотала у плиты. Я прошел в комнату. Оконные щитки поднялись и здесь, заходящее солнце бросало пыльный луч на стены. На стене я увидел несколько больших картин на морскую тематику. Сбоку, над огромным кожаным диваном, висела фотография. Пожилой человек в черной военно-морской форме смотрел на меня, чуть прищурив глаза. Его губы были сурово поджаты. Человек был снят на фоне тяжелой закругленной двери с штурвальным затвором и иллюминатором. Очевидно, подводная лодка. Я подошел ближе. В самом низу фотографии оказалась надпись, датированная пятнадцать лет назад. «Моей дочери Елизавете. Когда-нибудь ты все поймешь».