Ефремовы. Без ретуши
Шрифт:
Здесь Ефремов исполнил роль небольшую, но очень значительную – он перевоплотился в гениального русского композитора Сергея Васильевича Рахманинова, на которого внешне он действительно был похож. К тому же оба были заядлыми курильщиками и умерли именно по причине своей пагубной привычки почти в одном и том же возрасте: Рахманинову на момент смерти было 70 лет, Ефремову будет почти на три года больше.
Олег
Премьеры в МХАТе – от «Чайки» до «Дяди Вани»
В сентябре 1980 года, когда исполнилось десять лет с того момента, как Олег Ефремов встал у руля МХАТа, из жизни ушел очередной «великий старик» Художественного театра (пришел туда в 1933 году) – Анатолий Кторов (это случилось 30 сентября, покойному было 82 года). После этого из плеяды великих в МХАТе остались лишь несколько человек, из которых
К этому списку стоит добавить и Николая Алексеева, который пришел в МХАТ в 1952 году, а в 1980–1983 годах был ректором Школы-студии МХАТа. Он умер 18 августа 1983 года на Соловецком острове, где был на отдыхе. Ему было всего 53 года.
Наконец, 23 марта 1986 года умрет Анастасия Зуева (89 лет). После чего из великих в труппе останутся лишь несколько человек: Марк Прудкин (кстати, главный зачинщик прихода Олега Ефремова в МХАТ), Ангелина Степанова, Софья Пилявская, Софья Гаррель.
Вместо умерших в труппу вливались новые исполнители, которых Ефремов хотел видеть в своем театре. Назовем лишь некоторых: 1980 год – Георгий Бурков, Анастасия Вознесенская, Станислав Любшин; 1981 год – Константин Григорьев; 1983 год – Олег Табаков; 1984 год – Олег Борисов; 1985 год – Петр Щербаков, Полина Медведева.
Еще отметим, что в 1980 году заведующим литературной частью МХАТа стал Анатолий Смелянский (Альтшулер) – тот самый, отрывки из воспоминаний которого уже неоднократно возникали на страницах этой книги. Кто это такой?
Он родился в 1942 году в Горьком и окончил историко-филологический факультет тамошнего пединститута. Затем какое-то время преподавал русский язык и литературу в средней школе. А в 1966 году был приглашен в качестве заведующего литературной частью в Горьковский ТЮЗ, где главным режиссером был В. Л. Витальев (Эдлин). Одновременно с этим Смелянский начал преподавать в Горьковском театральном училище историю русского театра, изучать которую Смелянскому пришлось параллельно преподаванию. Тогда же, в конце 60-х, он начал публиковаться в печати как театральный критик, в том числе и в Москве – в журнале «Театр». Его тогда возглавлял Юрий Рыбаков, который слыл либералом и активно привлекал к работе людей схожих с ним взглядов (не случайно в перестроечные годы Рыбаков возглавит другой важный журнал творческой интеллигенции – «Советский экран»). В итоге Смелянского в Москве заметили. И в 1975 году пригласили заведующим литературной частью в Театр Советской армии. Там в 1974 году как раз произошла смена руководства: вместо скончавшегося А. Попова-старшего главным режиссером стал кинорежиссер с Рижской киностудии Ростислав Горяев, снявший фильм про легендарного командира Красной армии Яна Фабрициуса – «Прикосновение». При нем Смелянский и начал свою московскую одиссею.
В ЦТСА он проработал пять лет, после чего его и позвал к себе Ефремов, который давно был окружен евреями (еще со времен «Современника»). В МХАТе это продолжилось в лице А. Гельмана, М. Рощина, М. Шатрова, Р. Сироты, наконец, А. Смелянского. Как чуть позже (на одном из юбилеев «Современника») скажет сам Ефремов, сославшись на Л. Толстого: «Евреев любить трудно, но нужно». Зачем он окружал себя евреями? Они постоянно генерировали новые идеи и, главное, в силу своего природного бунтарства заряжали и его своими настроениями. К тому же близость к еврейской интеллигенции гарантировала комфортное существование, поскольку базировалась на вечном восхищении с их стороны по адресу их симпатизантов, даже если последние делали что-то малоталантливое. Ведь значительная доля театральных критиков (как и киношных, кстати) состояла именно из евреев. Впрочем, напомним, что дедушка самого Ефремова носил отчество Абрамович.
А теперь вспомним премьеры МХАТа в постановке Олега Ефремова, которые появились в 1980–1985 годах не без участия А. Смелянского.
В 1980 году Ефремов вновь обратился к пьесе А. Чехова «Чайка». Напомним, что в 1970 году он уже ставил ее, но только на сцене «Современника». Но тогда он сделал из нее памфлет, где высмеял «болтунов-интеллигентов», загубивших некую общую идею, в которую они некогда верили. По сути, в этом спектакле звучал приговор современниковцам, которые к концу 60-х из романтиков превратились в обыкновенных обывателей и мещан. Не случайно это была последняя постановка Ефремова на сцене «Современника».
Почти в то же время «Чайка» была поставлена и в МХАТе – Борисом Ливановым. Но это был иной спектакль – романтическая драма. В ней герои, для которых любовь и творчество – священные понятия, вступали в противостояние с теми, кто принимает все это за обычную рутинную повседневность, а не как чудесное редкое явление. Спустя десять лет Ефремов вернулся к «Чайке», но уже пребывая в другом настроении. Как пишет А. Смелянский:
«Не «драма в жизни», а драма самой жизни стала занимать режиссера. В 1970 году «Чайка» была прочитана как памфлет, в 1980-м в ней всего слышнее звучала нота всеобщего примирения, понимания и прощения… В отличие от современниковской «Чайки» режиссер захотел выслушать каждого героя пьесы. Он погрузил «слова, слова, слова» в светящуюся лиственную зыбь. Да, они были говорливыми, эти чеховские люди, говорливыми до того, что не замечали смерти человека: так умирал в этом спектакле Сорин – Андрей Попов. Но поверх всех разочарований и потерь набирал силу мотив веры среди упадка. Той веры, что питается не любовью или ненавистью к человеку, но пониманием исходной жизненной ситуации как неразрешимой драмы…
В новой «Чайке» звучал, во всяком случае для автора этих строк, еще один скрытый мотив. Спектакль рассказывал о муке рождения новой мхатовской семьи. Тема актерского ансамбля, важная для Чехова, становилась еще и темой понимания и взаимодействия людей, собравшихся возрождать Художественный театр. Эта тема в разной аранжировке потом войдет во все следующие чеховские спектакли Ефремова…»
А вот как отзывается на ефремовскую «Чайку» П. Богданова: «У режиссуры стала исчезать вера и в благую цель истории. В театре появились спектакли, в которых шестидесятники признавались в потере цели и смысла существования («Иванов» А. Чехова в постановке О. Ефремова в МХАТе). Изменился сам тон высказываний. Если в середине 1950-х годов у таких режиссеров, как А. Эфрос, О. Ефремов, общий пафос творчества был жизнеутверждающим и исходил из убежденности в возможностях социальных перемен, то ближе к середине 1960-х в их творчестве этой убежденности оставалось все меньше, в их высказываниях усилились драматические ноты…»
В новом спектакле были заняты следующие исполнители: Татьяна Лаврова – Аркадина, Анастасия Вертинская – Нина, Иннокентий Смоктуновский – Дорн, Андрей Попов – Сорин, Андрей Мягков – Треплев, Вячеслав Невинный – Шамраев, Евгений Киндинов – Медведенко, Екатерина Васильева – Маша. Во втором составе на сцену выходили: И. Саввина, Е. Ханаева, Н. Гуляева, Ю. Богатырев, Е. Евстигнеев, В. Давыдов, Р. Козак, В. Сергачев. По сути, это был уже прообраз той труппы, которую сформировал Олег Ефремов.
Роль Сорина во втором составе «Чайки» исполнял мхатовский «старик» Владлен Давыдов (как мы помним, он пришел в труппу в 1947 году после первого выпуска Школы-студии МХАТа). Так вот играл он в спектакле недолго, поскольку в январе 1981 года надолго (на полгода) вышел из строя – сначала почти два месяца лежал в Боткинской больнице, потом проходил двухмесячную реабилитацию в санатории. А поводом ко всему этому стал… резкий разговор с Олегом Ефремовым по поводу того, что тот творил в театре. И здесь интересно мнение человека, который хорошо знал Ефремова еще со времен его учебы в Школе-студии МХАТа. На этих страницах он уже упоминался – это Вадим Шверубович, сын В. Качалова, который преподавал в Школе-студии с момента ее основания и стоял у истоков создания театра «Современник». Долгие годы он относился к Ефремову с любовью, но затем у него как будто заново открылись глаза на своего ученика. Так вот, 7 февраля 1981 года, когда В. Давыдов лежал в Боткинской больнице, Шверубович прислал ему письмо, из которого я приведу лишь отрывок:
«…Что за «беседа» с Олегом, которая так Вас потрясла? Неужели Вам давно не ясно было… Неужели не ясно всем – талантлив он или нет (вероятно, очень), – но он безнравственный!..
Ведь если бы не он, еще можно было спасти это чудо от Кедрово-Станицынского гнилья, ведь Коле Хмелеву было так мало лет, ведь мог же народиться такой Хмелев, да и Ливанов с годами стал бы мудрее – все бы лучше, чем допустить полную гибель, которую создал Олег…»
То есть Шверубович открытым текстом говорит, что если бы не Ефремов, то МХАТ можно было бы спасти – например, с тем же Борисом Ливановым во главе. Но последнего, как мы помним, «заговорщики» заставили уйти из театра и призвали на службу Ефремова. И тот за одиннадцать лет своего руководства довел прославленный театр до такого состояния, что у таких мхатовцев, как Шверубович (или В. Виленкин), буквально волосы встали дыбом. Причем ситуацию еще можно было изменить, если бы Ефремова (а с ним и А. Смелянского) из МХАТа убрали. Но этого так и не случилось – к тому времени либералы уже плотно оседлали власть.