Егерь: Назад в СССР 3
Шрифт:
Она скрылась за дверью. Послышался громкий стук шлёпанцев по деревянному полу коридора, и потом, чуть дальше, у следующей палаты:
— Обед!
Шахматисты в углу оживились. Собрали фигуры и вместе потянулись к выходу. Отец проводил их завистливым взглядом.
— Этих уже резали, — сказал он мне. — На поправку идут! Обещают скоро выписать.
Полный мужчина аккуратно закрыл журнал и тоже поднялся с кровати. Сетка под ним распрямилась с усталым печальным скрипом.
— Иди, батя! — сказал я. — Поешь, как следует,
— Давай, — ответил отец.
Мы крепко пожали друг другу руки.
— Генералу спасибо передай. Это ведь он меня сюда устроил?
— Передам, — кивнул я. — Давай, выздоравливай!
Игорь Эдуардович Молле озабоченно крутил в пальцах карандаш.
— Пока не могу сказать ничего определённого, Андрей Иванович.
— Почему? — удивился я. — Вы ведь сделали все анализы, рентген. Что может быть неясно?
Игорь Эдуардович легко постучал карандашом по столу.
— Человеческий организм — очень сложная конструкция. Не всегда и не всё в нём просто. Но мы сделаем всё возможное.
— Игорь Эдуардович, — прямо сказал я. — Зачем эти пустые слова? Просто расскажите мне — в чём сложность? Почему откладывается операция?
Игорь Эдуардович бросил карандаш на стол и запустил пальцы в смоляные кудри. Видно было, что ему очень не хочется отвечать прямо. Но куда деваться?
— Видите ли, Андрей Иванович, с опухолью не всё так просто. Мы локализовали её, но дело в том...
Он опять потянулся к карандашу, но сдержался и даже слегка хлопнул левой ладонью по пальцам правой.
— В общем, опухоль включает в себя одну из ветвей лёгочной артерии. Во время операции очень вероятна большая кровопотеря — причём, кровотечение будет внутренним.
— Насколько вероятна?
Игорь Эдуардович с тоской посмотрел в окно.
— Практически неизбежна. Но мы всё ещё изучаем опухоль и думаем — как к ней подобраться.
— А если не придумаете, что тогда?
— Послушайте, Андрей Иванович! — вдруг рассердился Молле. — Поверьте, мы делаем всё возможное, чтобы вылечить вашего отца. Но врачи — не чудотворцы!
Я запоздало подумал, что не стоило злить лечащего врача. Толку от этого никакого, а вот вред...
— Простите, Игорь Эдуардович, — сказал я. — Я всё понимаю. Но и вы меня поймите — под угрозой жизнь близкого мне человека. Я должен знать правду.
Серёжке я ничего говорить не стал. Да и маме тоже. Зачем им лишние тревоги? Болезнь отца и без того словно выпила все силы из семьи. Каждый день начинался и заканчивался единственной мыслью — как там отец?
Новый год мы тихо отпраздновали впятером — мама, Ольга, Серёжка и мы с Катей. Хотели пригласить Таню, но её бабушка не поехала, а Таня не захотела оставлять её одну. И Серёжку тоже не пригласила, хотя он и намекал, как умел.
Под бой курантов мы открыли бутылку шампанского и лимонад
А теперь, выходит, операции не будет?
— Батя нормально, — ответил я. — Лечится.
Мы уже въезжали в Черёмуховку.
— Ну, что, в школу?
— Нет, — замотал головой брат. — Давай за Таней заедем. Я вместе с ней пойду.
— Ну, как скажешь.
Я повернул к Таниному дому. Возле её дома синеватым светом горел фонарь уличного освещения. Лампочка над крыльцом отбрасывала на ступени жёлтый круг.
Я остановил машину возле калитки.
— Иди, поторопи свою подружку.
Серёжка выпрыгнул из машины.
— Ты не жди, мы пешком прогуляемся, — сказал он. У тебя, наверное, работы много.
Но тут дверь Таниного дома открылась. На крыльцо вышла её бабушка.
— Ушла она, — сказала Нина Егоровна. — Ребята за ней зашли, она и пошла с ними в школу.
— Как? — глухо спросил Серёжка. — Без меня? Мы же вчера договаривались!
— Ну, этого я не знаю, — ответила старуха. — Сам у неё спрашивай!
Плотно запахнув фуфайку, она спустилась с крыльца и пошла за дом — видно, за дровами.
На брата было жалко смотреть. А я и не смотрел. Есть вещи, которые мужчинам легче переживать в одиночестве. Особенно, если помощи ждать неоткуда.
Поэтому я сделал вид, что ничего особенного не случилось, махнул Серёжке рукой и нажал педаль газа.
— Сегодня у нас с вами предпоследний сеанс, Андрей, — сказал мне Владимир Вениаминович, тщательно отряхивая валенки перед тем, как войти в дом.
— Вы уже всё выяснили? — удивился я.
— Да нет, — улыбнулся Беглов. — Просто мне нужно на какое-то время вернуться в Ленинград. Знаете ли, служба. Хотя мне и оформили длительную командировку, но наглеть без меры тоже не стоит. Хотя, по своей воле я бы из Черёмуховки не уехал.
— Вас отвезти завтра на электричку? — спросил я.
Владимир Вениаминович махнул рукой.
— Не нужно, завтра вечером за мной придёт машина. Не знаю, сколько я пробуду в Ленинграде — две недели, или месяц. Но вы продолжайте практиковаться, только осторожно. Спешить нам некуда, так ведь?
— Наверное, — ответил я.
— Я вот что хотел с вами обсудить, — пророкотал Беглов. — Мне кажется, пора посвятить в наш замысел некоторых жителей Черёмуховки.
— Вы имеете в виду Фёдора Игнатьевича? — прямо спросил я.
— Его в первую очередь. Иначе рано или поздно он начнёт подозревать нас в чём-то непонятном, а значит — нехорошем. И в силу подозрительности станет вставлять палки в колёса, насколько сможет.
Беглов вошёл в дом и принялся стаскивать с себя полушубок. Я плотно закрыл дверь, из-за которой тянуло зимним холодом.