Егерь: назад в СССР
Шрифт:
— А может, им сплохело? — предположил второй.
— Ага! За лекарством полезли! — отозвался язвительный женский голос.
— Девка Кольку довела! Это все знают! — прокричали из другого угла зала.
Катя покраснела и дёрнулась к двери.
А Фёдор Игнатьич молча стоял и ждал.
И когда крики поутихли, негромко сказал:
— Вот о чём вас спросить хочу... Вы люди?
Он спросил это без вызова, задумчиво глядя в зал.
— А то кто же! — ответила с места какая-то женщина. — Чай,
— Люди, — согласился Фёдор Игнатьевич. — И хорошие люди, сам каждого из вас знаю.
Зал молчал, не понимая, к чему клонит председатель.
— А вокруг вас — люди? — снова спросил Фёдор Игнатьевич. — Ну, оглянитесь! Оглянитесь!
Голос председателя окреп.
Зал недоумённо переглядывался.
— Люди, — подтвердил Фёдор Игнатьевич.
Он помолчал, внимательно глядя на односельчан.
— А может такое быть, чтобы один человек другого к любви принуждал? Проходу не давал?
— Так ведь от страсти чего не вытворишь! — раздался голос с места. — Голову Колька потерял, вот и всё!
— Согласен, — кивнул Фёдор Игнатьевич. — Голову потерять каждый может. А человеком перестать быть — тоже?
И, не давая залу больше перехватить инициативу, продолжил:
— Скольких из вас Катя вылечила за этот год? Скольким помогла? А с детьми вашими кто возился? Да тот же Колька... Он ведь с воспалением слёг в декабре, а почему? Пьяный в одной рубахе за добавкой побежал! Думаете, я не знаю? Катя его выходила. И чем он ей отплатил?
Голос председателя звучал всё громче, и под конец раскатился по залу, словно гром.
Фёдор Игнатьевич замолчал. Молчал и зал.
— Так-то, дорогие мои. Врач у нас в деревне золотой. И чего вы хотите? Чтобы она уехала от нас? Опять будете с каждой болячкой в район кататься на перекладных? Не хотите? Вот то-то же! Давайте Катю поддержим — ей и так нелегко пришлось.
Зал снова зашумел. И вдруг гул прорезал пронзительный женский голос:
— Складно говоришь, Фёдор Игнатьич! А с парнем моим что теперь будет?
Фёдор Игнатьевич взглядом отыскал в толпе говорившую.
— А, Нина Степанна! Иди-ка вот сюда ко мне, на трибуну.
— Зачем это?
— Иди-иди, не бойся!
Пожилая женщина упиралась, но соседи буквально вытолкнули её в проход. Она нехотя поднялась на трибуну и встала, с вызовом глядя на председателя.
Фёдор Игнатьевич неожиданно подошёл к ней и положил руку на плечо.
— Оба мы виноваты, Нина Степанна — и ты, как мать, и я — как председатель. Недоглядели за парнем. Поедем завтра в город, будем просить, чтобы Кольке с Мишкой наказание смягчили. Характеристики от дирекции совхоза я взял. И от себя напишу. В семь утра за тобой заеду — будь готова. Ефросинья Андреевна! Ты тоже соберись.
Видимо, это была мать Мишки.
— Вот это правильно! — закричал кто-то из зала.
— Цыц мне! — прикрикнул Фёдор Игнатьевич. — Без вас знаю, что правильно. Оступились парни — так топить их не будем. Будем спасать. И семьям поможем. И чтобы я больше никаких разговоров про это дело не слышал! Всем ясно? Ясно, спрашиваю?
— Ясно! — нестройно загудел зал.
— А если ясно — тогда все свободны. Охотников попрошу задержаться!
Глава 16
Нужность семьи и близких людей особенно остро чувствуешь, когда много лет прожил сиротой. И неважно — в каком возрасте, и в какой жизни это было.
Следующим утром я стоял на остановке и встречал отца и брата.
Автобус прибыл вовремя.
Отец, как всегда, был собран. Высокие сапоги, прочные рабочие штаны. Знакомая куртка с карманами поверх клетчатой рубашки. Я знал, что в одном из карманов непременно лежит компас в алюминиевом корпусе с откидной крышкой. В другом — папиросы и спички. И ещё один коробок непременно в кармане штанов. Это на случай, если один из коробков намокнет.
За спиной отца висел полупустой рюкзак. В нём наверняка топор, котелок, чай, сахар и бутерброды. На плече — коса с лезвием, тщательно обмотанным мешковиной.
Вслед за отцом из автобуса вылез заспанный вихрастый подросток. Худой и голенастый, с длинной шеей и слегка оттопыренными ушами. На его левой щеке краснел след от поручня.
Это был я. Самый настоящий «я» из прошлой жизни. Я хорошо помнил себя по школьным фотографиям в семейном альбоме.
Из прошлой жизни. А сейчас — это мой младший брат, Серёга. И лицо у него жутко недовольное — не привык просыпаться в такую рань.
Отец хлопнул меня по плечу.
— Здорово, Андрюха! Ну, веди, показывай хозяйство!
Серёга тоже протянул руку.
— Привет! Чего не заехал домой после учёбы? Я тебя ждал.
Я пожал его узкую ладонь.
— Торопился. Спасибо, что приехал!
Помедлил секунду и обнял его. Он удивлённо вырвался.
— Ты чего?
— Соскучился!
Отец хозяйским глазом оглядел деревню.
— Хорошо! Ну, давай, показывай фронт работ! Зря приехали, что ли?
— Батя, может, чаю сперва?
Отец только махнул рукой.
— Потом напьёмся! Ещё и за начало твоей трудовой жизни бахнем. Но вечером!
В этом был весь отец. Сначала дело, а всё остальное — потом.
Помню, на зимнюю охоту, мы выходили затемно, едва хлебнув чаю. В чёрном небе остро сверкали колючие звёзды. И если бы не лунный свет и белый скрипучий снег — ничего бы не было видно вокруг.
Целый день скрипели широкими лыжами вдоль кабаньего или лисьего следа. Ноги гудели. Желудок после полудня начинал ныть, но к вечеру успокаивался.