Егерь. Девушка с Земли
Шрифт:
— Вот вам, суки, вот, — приговаривал Скворцов, как полоумный. — Это за Джойса… это за сержанта Кумбса… это за Реми…
«Еми-еми-еми»…
Скворцов обернулся. Сначала он увидел длинные суставчатые конечности, которые перешагивали через псевдооборудование. А когда поднял взгляд, понял, что помимо конечностей есть еще и плоский панцирь, подвешенный к потолку пещеры на эластичных тяжах паутины. Это был крабопаук, о котором рассказывала Реми! Через каждый шаг создание выстреливало новые тяжи и отбрасывало старые. Освобожденные от ноши нити паутины в считаные секунды превращались в слизь.
Через миг над егерем нависли громадные клешни…
Скворцов отступил к стене, выхватил
— Ну давай, тварь! — крикнул он. — Не тормози!
Крабопаук развел клешни в стороны и замер, как истукан. А точнее — как обесточенный механизм. Скворцов уже собирался пронырнуть между его лап, когда кто-то сказал:
— Не двигаться, розовокожий самец. Животное-ловец убьет тебя!
Егерь повиновался. Из-за огромного чана вышла аксла-самка.
Ростом выше Скворцова. Бледная до прозрачности кожа на лице и жесткая, покрытая роговыми пластинками — на теле. Выпуклые, непрерывно смигивающие третьим веком глаза. Щупальцеобразные усики на подбородке. Удлиненные мускулистые конечности. Поперечный гребень, напоминающий венец, пронизан голубоватыми жилами.
Гребень то вздымался, то опадал…
Аксла подошла к человеку, уставилась с холодным, жабьим любопытством. Кожаный мешок на ее горле затрепетал.
— Нельзя разрушать! — продребезжала она. — Место проб и ошибок. Соблюдать чистоту здесь!
Скворцов рассмеялся. Пнул расколотую пополам «реторту», на дне которой слабо шевелились эмбрионы конька-осьминога.
— А мне плевать! — вспылил егерь. — Если не вернете девушку, я тут все разнесу! И ловец ваш меня не остановит!
— Остановит… — скрипнула аксла. — Здесь соблюдать чистоту. Розовокожий самка не беда. Раны целы. Он спит. Розовокожий самец тоже целый и не беда будет. Только перестанет разрушать!
Скворцов сунул бесполезный револьвер за пояс. Плечи его поникли.
«Вот она — легендарная ночная аксла, — подумал он, — только руку протяни… Подлинная королева Сирены… Она разумна. Наверное, ей можно задать вопросы, но… потом… как-нибудь в следующий раз…»
Он почувствовал, что веки его слипаются. В голове зазвенело, и пол псевдолаборатории провернулся под ногами, как платформа карусели. Аксла издала горловой звук, крабопаук взмахнул клешней, осторожно подхватил человека за ворот изодранной егерской рубашки. Поднял легко, как ребенка. Аксла снова пророкотала что-то, а потом направилась к выходу из пещеры. Крабопаук, стреляя паутиной, развернулся и понес егеря следом за ней.
— Благодарствую… ваше величество… — пробормотал Скворцов сквозь забытье. — Распорядитесь отправить нас наверх… Достали уже эти ваши хоромы…
19
Оранжевое солнце пригревало все сильнее. Отроги Большого барьерного рифа Хардегена оживали на глазах. Молодые дендрополипы жадно обшаривали полосатыми щупальцами соседние стволы, собирая ночные анемоны, если те не успевали спрятаться в свои щели. Старые дендрополипы выжидали, лишь изредка «выглядывали» светочувствительными глазками из несокрушимой каменной оболочки. Где-то неподалеку захрустели молодняком бегемоты. Загудели первые эскадрильи дневного криля. Замелькали язычки самострелы. Вдоль мелководной лагуны, к берегу которой вышли Скворцов и Реми, расцвели смертоносные бутоны морен…
Реми выбрала плоскую глыбу известняка и растянулась на ней, с наслаждением подставляя солнцу обнаженное тело. Егеря она не стеснялась. Чего уж теперь… Было немного больно, но не настолько, чтобы не получить удовольствия. А дуреха Кими сама рассказывала, что едва не повесилась после того, как Джейк после выпускного ее… м-м… вскрыл?.. распечатал?..
Они плескались в прохладной водичке лагуны, наверное, целый час. Нагишом, разумеется. Оттирались песочком и скелетами мертвых губок. А потом отстирывали свои лохмотья. Одежда превратилась совсем уж в бесформенное тряпье. Не разберешь, где чье. Ремине вообще показалось, что ее шорты стали на размер больше. Почему-то это обстоятельство показалось им смешным. Они расхохотались как сумасшедшие. И сами не заметили, как повалились на коралловый песочек, едва нагретый восходящим солнцем, и занялись любовью.
Потом Ремина заявила, что чертовски хочет жрать и что теперь мужчина обязан ее накормить. Сама она заботиться о хлебе насущном не в силах и будет загорать. Разнежившийся было Скворцов покорно поднялся с «любовного ложа» и поплелся добывать пропитание.
Из-под козырька ладони Реми смотрела на егеря, как тот неприкаянно бродит по мелководью. В руке у него была дубинка из обломка дендрополипа. Ни дать ни взять — первобытный дикарь. Поджарый и мускулистый. А костюм Адама ему к лицу…
Она зевнула, повернулась на бок, положила голову на локоть. Оранжевое солнышко пригревало, и через несколько мгновений Ремину одолела дрема.
Ей снилось, что она висит под сводом псевдолаборатории на клейких нитях, словно рыбоптица, пойманная ловчей сетью крабопаука. А Скворцов смотрит на нее снизу вверх, улыбается, потом сдвигает на затылок шляпу и говорит: «Нет, милая, это не сеть крабопаука, это колония одноклеточных, что-то вроде хаотично распределенной медузы… Ты повиси тут пока, ладно? Мы сейчас все приготовим…» Реми увидела, что к Скворцову подошла мама. Она была точно такой, какой Реми видела ее в последний раз: в бежевом дорожном костюме, элегантной шляпке и с сумочкой в руке. Мама тоже посмотрела на нее, улыбнулась, помахала зажатой в руке перчаткой… заскорузлой от крови. Эта перчатка — все, что осталось от мамы после крушения вертолета. По крайней мере, так утверждал папа… Реми очень хотелось сказать маме, что она соскучилась по ней, но проклятый скотч на губах не позволял произнести ни слова. Реми застонала. Мама рассмеялась, показывая на нее Скворцову. Егерь деловито кивнул, отнял у мамы сумочку, и тут же оказалось, что это не сумочка, а молодой жаброхват. Взвыли дисковые пилы. Скворцов протянул руку с жаброхватом к Реми. Рука у него была неимоверно длинной, суставчатой. Пилы жаброхвата засверкали у самого лица Реми. Она задергалась, забилась, стараясь отодвинуться как можно дальше. Тогда егерь приказал маме придержать ее. Мама кивнула и потянулась к ногам Реми… Нет, не руками, а перепончатыми лапами. И мама уже была не мама, а венценосная аксла. Она часто-часто замигала третьим веком и продребезжала: «Соблюдать чистоту, розовокожий самка! Нечистых — на достройку жаброхватам!» Реми, что было сил, врезала ей ногой и… проснулась.
— Ну здорова ты лягаться, — сказал Скворцов, потирая ушибленное колено.
— Прости, — пробормотала она. — Мне кошмар приснился… ай!
Реми подскочила. Ей почудилось, что егерь протягивает к ней жаброхвата.
— Чего ты? — удивился Скворцов. — Это рыба-сова. Жирная ленивая тварь… И очень вкусная.
Ремина выдохнула. Плоскоголовая, с глазами, как плошки, рыба-сова вяло трепыхалась в руке егеря. Реми вдруг стало стыдно за свою наготу. Она подхватила шмотки и бросилась за ближайший дендрополип одеваться. Скворцов проводил ее взглядом, а затем шлепнул рыбину на валун, где только что загорала девушка.