Эгипет

Краули Джон

Делла Порта прищурился.

«Может быть, подобное и допустимо», — осторожно сказал он.

«Но и их тоже недостаточно, — сказал Джордано. — Уже сейчас я иногда путаюсь в этих фигурах. Их не хватает на все, слишком много ролей им приходится играть. Это как комедия, где не хватает актеров, одни и те же выходят снова и снова в разных париках и одеждах».

«Ты можешь использовать египетские символы, — сказал делла Порта, сцепив волосатые пальцы на колене и устремив взор в пространство. — Иероглифы».

«Иероглифы…»

«Это допустимо. Пока еще

допустимо».

Монах смотрел на него так пристально, что делла Порта почувствовал себя обязанным продолжить начатую фразу.

«Видишь ли, — сказал он. — Египтяне, в мудрости своей, создали многообразные символы: человек с собачьей головой, крылатый бабуин. Они не были настолько глупы, чтобы поклоняться таким чудовищам. Нет, в своих образах они сокрыли истины, чтобы искушенный ум мог их обнаружить. Бабуин — это Человек, Обезьяна Природы, которая воспроизводит ее действия, подражая им, однако крылья поднимают его над материальным планом, а взор проникает сквозь внешние покровы».

Монах продолжал смотреть молча и внимательно.

«Муха, — продолжал делла Порта. — Она обозначает Наглость, потому что, сколько ее ни гони, она все время возвращается. Ясно? Составляя эти символы друг с другом, они создали язык. Но не язык слов, а язык вещественных подобий.

Как твои образы для запоминания. Понимаешь? В книге Гораполлона объясняется семь дюжин символов. Иероглифов».

В библиотеке Святого Доминика не имелось книги Гораполлона, а может фра Джордано о ней не знал. Он чувствовал — это ощущение появилось, когда делла Порта заговорил об иероглифах, — в душе необъяснимую жажду.

«А еще какие есть книги?» — спросил он.

Маг слегка отодвинулся от монаха, который наклонился к нему и слушал так напряженно, что это пришлось делла Порта не по вкусу.

«Почитай Гермеса, — сказал он. — Гермеса, давшего Египту законы и письменность… Ну, что, уже довольно поздно, мой юный друг».

«Марсилио Фичино, — сказал Джордано. — Он перевел труды этого Гермеса».

«Да».

«Марсилио тоже был знаком с символами.

Он научился им у Гермеса? Символы звезд, для того чтобы использовать их силу».

«Это недопустимо», — сказал маг.

Положив руку на плечо Джордано, он вынудил его подняться и стал подталкивать к двери кабинета.

«Но…» — сказал Джордано.

«Твоя память — это Божий дар, — прошептал делла Порта в ухо монаха, взяв его под руку и увлекая к двери на улицу. — Твоя память — дар Божий, и ты замечательно усовершенствовал ее. Естественным образом. Довольствуйся этим».

«Но звезды… — опять начал Джордано. — Чекко утверждает, что…»

Двое слуг открыли двустворчатую дверь, выходившую на площадь.

Делла Порта почти силой выпихнул туда Джордано.

«Чекко сожгли на костре, — сказал он. — Ты слышишь? Чекко сожгли. Спокойной ночи. Да поможет тебе Господь».

Почему же недопустимо, отбросив случайности, добраться до причин происходящего? Однажды мысленно обозначь Любовь Венерой — Венерой с зеленой ветвью и голубем, — и Любовь засияет в твоем сознании собственным светом,

потому что Венера и есть сама Любовь; помести ее в ее родной знак Девы, и Любовь польется вниз через все сферы, теплая, живая и живительная, Любовь внутри и вовне.

Естественная магия, по делла Порта, например, позволяет распознать Венеру в предметах, вобравших более других ее свойства: ее изумруды, ее примула, ее голуби, духи, травы, цвета, звуки. Венера и венерианство наполняет всю вселенную, как свет или аромат; врачи, мудрецы и кудесники знают, как направить и использовать ее, и это допустимо. Но запечатлеть на изумруде или даже в мыслях образ Венеры, голубя, зеленую ветвь, женскую грудь или спеть на ее родной лидийский лад песнь, восхваляющую Венеру, или зажечь перед этим образом ее цветок розмарин опасно. А почему?

Почему? Спрашивал Бруно, недоуменно подняв брови, разводя руками, — спрашивал в пустоту, ни к кому не обращаясь. Он знал почему.

Сотворить образ, символ; спеть заклинание; назвать по имени — это не просто манипуляции с пригоршней праха, сколь угодно искусные. Это — обращение к личности, к разуму, ведь только разумное существо может воспринять такие действия. Это — призыв к тем созданиям, которые расположены выше звезд, к бесчисленным скрывающимся там мудрым сущностям, о которых сообщал Чекко.

Обрати на себя внимание Венеры своими песнями, добейся, чтобы она открыла свои миндальные очи, улыбнулась, и она может истребить тебя. Святая Церковь уже не уверена, что те могущественные существа, что заполняют сферы, — все сплошь дьяволы, как некогда она тому учила. Они могут быть и ангелами, и демонами, не ведающими добра и зла. Но сомнению не подлежит, что просить у них благосклонности — идолопоклонство, а пытаться подчинить их колдовством — и вовсе безумие.

Таков был ответ. Бруно знал его, но его это не волновало.

Постепенно он начал собирать вокруг себя группу молодых братьев побойчее, вольную ассоциацию приверженцев и приспешников, которых все прочие звали джорданистами, словно Джордано был предводителем разбойников. Они сидели кружком, громко спорили и говорили сумасбродные веши или, притихнув, слушали разглагольствования Ноланца; они выполняли его поручения, попадали в неприятности из-за него, создавали ему славу. Когда Джордано навлек на себя гнев настоятеля, решив убрать из своей кельи образки, гипсовые фигурки святых, освященные четки и Деву Марию, оставив только распятие, джорданисты сделали — или пообещали сделать — то же самое. Настоятель, не разобравшись в сути происходящего, подозревал Джордано в северной ереси, лютеранстве; а джорданисты смеялись, они-то знали, в чем Дело. Джордано донимал библиотекаря просьбами (и подбил к тому же джорданистов), чтобы тот приобрел книги Гермеса, переведенные Марсилио Фичино, но Бенедетто и слышать об этом не хотел. Идолопоклонство. Язычество. А разве Фома Аквинский и Лактанций не восхваляли Гермеса, не говорили, что он учил единобожию и предвозвестил Рождество Сына Божьего во Плоти? Бенедетто оставался глух.