Эгипет
Шрифт:
Он не слышал, что стонет вслух.
Когда доктор Ди положил ему на плечо руку, все, что было в кристалле — корабль, ребенок, силы, глубины, — принялось закрываться, одно за другим, как будто его бросило спиной вперед в зрительный зал, а перед ним с невероятной скоростью задергивали десятки кулис: спиной вперед через окно, через магический кристалл, зажатый в руке одетого в доспех ребенка, сквозь ряды облаченных в зеленое крепких молодых людей, чьи имена, все до единого, начинались на А (они как-то вдруг встревожились все разом и принялись переглядываться между собой, ровно за секунду до того, как рука — его же собственная рука — задернула яркий занавес, и они исчезли тоже), и он упал спиной вперед все в ту же комнату на верхнем этаже дома в Мортлейке, в ночь; перед глазами появился вполне осязаемый
Доктор Ди посмотрел на него, как на редкостного зверя которого только что поймал в силки или, напротив, выпутал из чужих сетей.
«Кажется, я потерял сознание, — сказал мистер Толбот — Всего на секунду».
«Что еще тебе сказали, — тут же спросил доктор Ди, мягко, но весьма настойчиво. — Сказали тебе что-нибудь еще?»
Мистер Толбот долго не мог произнести ни слова, он сидел и слушал, как сердце постепенно возвращается на свое привычное место в груди. И, взяв таким образом паузу, получил достаточное количество времени, чтобы обдумать все, что скажет дальше, что уместнее будет сказать (никто и ничего ему в кристалле не говорил, по крайней мере он об этом ничего не помнил), а потому сказал: «Там пообещали помощь. Не будет ни единого ответа, который там стали бы от тебя скрывать. Это они мне пообещали наверняка.
Я точно помню».
«Слава тебе, Господи, на все воля Твоя, — еле слышно сказал доктор Ди. — Явлено видение in chrystallo. Я уже все это записал».
По телу мистера Толбота прошла дрожь и вместе с ней волна тепла; он перевел взгляд на обрамленный в птичью лапку кристалл на столе, такой далекий теперь, такой маленький, кристалл, в котором скрывались глубины, точно такие же, как в его собственной душе. Аннаэль Аннахор Анилос Агобель. Если он сейчас откроет рот, наружу хлынут имена, сотни, сотни сотен, тысячи сотен имен.
Он открыл рот, и глотку ему заткнул чудовищной силы зевок, до хруста в челюстях, до косины в глазах. Он рассмеялся, и вместе с ним рассмеялся доктор Ди, как будто Над Ребенком, который валится с ног от усталости.
Когда Толбота покормили ужином и отвели, усталого, наверх в постель, когда Кларксон, радуясь подаренной книге, отбыл восвояси, доктор Ди протер очки, надел их на нос, привернул фитилек лампы и снова сел за книгу которую принес Толбот.
Он владел дюжиной шифров, из которых некоторые судя по всему, были ничуть не младше этой книги. Ему был ведом ряд монастырских тайнописей; он знал древневаллийский огам.
Его друг, великий маг Карданус пользовался так называемой решеткой, способом чтения, при котором сперва нужно было прочесть сверху вниз первый столбец букв, затем, снизу вверх, второй, и таким образом истинное послание высвобождалось из-под ложного, написанного обычным способом, строчками слева направо; доктору Ди этот трюк казался чистой воды ребячеством и разгадать его — легче легкого.
Любой шифр, по крайней мере из тех, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться, рано или поздно можно разгадать. Невозможно разгадать только один-единственный способ шифровки: тот, с которым он познакомился при изучении «Стеганографии», великой книги аббата Тритемия, которую Кристофер Плантин когда-то давным-давно отыскал для него в Антверпене. Шифр, который невозможно разгадать, не переводил буквы в другие буквы или в числа, не переводил слова или фразы в другие слова или фразы; он переводил один предмет — тот предмет, о котором действительно шла речь, — в другой, принципиально другой предмет. Переведи свои намерения в говорящую птицу, и пусть эта птица скажет о твоих намерениях; закодируй свое сообщение в книге о постройке автоматов, и, когда при помощи изложенных в ней инструкций будет создан автомат, его механическая рука отследит в этой книге отправленное тобой сообщение. Напиши (именно так и сделал аббат Тритемий) книгу о том, как призывать на землю ангелов, и, если ты все сделаешь правильно, ты дашь ангелам волю самим написать книгу аббата Тритемия, на собственном, ангельском языке, который, при попытке говорить на нем сам собой переведется в книги, и в чудеса, и в науки, и в мир на земле.
Сам доктор Ди чаще всего пользовался куда более практичным способом шифровки: у него в запасе было огромное количество фраз на самых разных языках, каждая из которых заменяла собой
Из такого рода фраз можно было составлять целые тексты, они были специально подобраны в рифму так, чтобы из них при необходимости складывались длинные, нудные, темные по смыслу аллегорические фантазии, за которыми в действительности стояла какая-нибудь краткая и роковая фраза: Герцог умрет ровно в полночь. Если честно, то единственным непоправимым неудобством этого способа кодирования было то обстоятельство, что шифровка всегда была значительно длиннее сообщения.
Далеко за полночь, разгадывая очередную шараду, доктор Ди думал иногда: а ведь что есть Творение, как не один огромный, многокрасочный, исполненный самой буйной фантазии, непредсказуемый текст; и если расшифровать его, получится одно-единственное, страшное по смыслу слово.
Той ночью он начал с самой первой страницы, пытаясь вычленить в плотно написанном какими-то варварскими буквами тексте простейшие анаграммы. И не нашел ни одной. Он попробовал двадцатичетырехбуквенный алфавит, перевел буквы в числа, числа выстроил как последовательность из знаков и домов зодиака; получившийся таким образом гороскоп он перевел в часы и дни недели, а уже эти цифры — в буквы греческого алфавита. Ветер стих; набежали тучи и скрыли луну. В одном из ста пятидесяти известных древневаллийским бардам шифров вместо букв выступали деревья; в другом — птицы; в третьем — знаменитые замки. Черный грач зовет соловья в боярышнике подле крепости Сьолэ. Пошел дождь. Всякую вышедшую из-под его пера строчку, как только в ней терялся всякий смысл, доктор Ди тут же швырял в огонь. Занялся новый день; скорописным почерком (а почерков у него было четыре, не считая зеркального) доктор Ди записал один из возможных смыслов первой строки в книге мистера Толбота: ЕЖЛИ КОГДА ПРИИДЕТ СИЛА МОГУЩАЯ 3 ЖЕЛАНИЯ В чем смысла, с его точки зрения, оказалось немного. Но если вернуться вспять — назад, сквозь лес, где грач кричит в боярышнике у подъездной дороги к замку, назад, через огам и через греческий, через звезды, буквы и числа, ту же строчку можно будет прочесть следующим образом:
В КРИСТАЛЛЕ БЫЛИ АНГЕЛЫ 246 МНОГО ИХ ЧИСЛО
И от этой фразы сердце у него на секунду замерло и снова наполнилось густой свежей кровью.
В кристалле были ангелы; его желание готово было осуществиться.
Он встал с табурета; за решетчатым окошком брезжило туманное серое утро, почти неотличимое от ночи. Он знал, знал наверное, что нынче ночью обрел необходимое чувство равновесия, чтобы ступить на длинный и лезвийно-острый путь, и груз сей настолько тяжек, что одному только богу известно, выдержит ли он, хватит ли у него сил, и что путь этот не кончится до самой его смерти, но всю оставшуюся жизнь ему придется теперь потратить на осуществление пути; и в то же самое время он знал, что в другом каком-то смысле, в иной расшифровке, он уже стоит в самом центре. Он задул лампу и отправился спать.
Глава четвертая
— Египет, — мечтательно сказала Джулия Розенгартен.
— Египет, — отозвался Пирс. — Загадка Сфинкса. И власть пирамид.
— Таро.
— Говорящая статуя Мемнона.
— Вечная жизнь, — сказала Джулия.
— Вот только эта страна — не Египет, — сказал Пирс. — Страна называется не Египтом. А. называется она вот как.
Он вынул гелевую ручку и написал на салфетке, которую им принесли вместе с бутылкой виски:
ЭГИПЕТ
— Что-то я такое помню, — проговорила, глядя на загадочное слово, Джулия. — Что-то знакомое.
— Вот эту историю я и хочу рассказать, — сказал Пирс. — Историю, на которую я вроде как наткнулся еще в детстве, когда едва ли не весь свет уже успел о ней забыть; историю которая теперь снова выходит на свет божий, — удивительнейшую из историй. И закручена она почище детектива.
— Что-то я такое припоминаю, — проговорила Джулия.
— Кроме того, история будет не одна, — сказал Пирс. — Если бы я писал роман, то сделал бы из нее «обрамляющий сюжет», так, кажется, это принято называть, потому что в ней будет заключена другая история, даже более значительная, чем она сама. Об Истории. Об истине.