Эгипет
Шрифт:
— Женщина та же? — спросил Алан.
— Та же самая, — сказала Роузи. — Поначалу мне казалось, что это так, мимолетное увлечение. А на поверку вышло иначе. Такое впечатление, что он увлекся всерьез. Но, по правде говоря, насчет женщин у него всегда с головой было не в порядке.
Это была одна из самых сильных позиций Роузи — то обстоятельство, что Майка любая могла обвести вокруг пальца и что она об этом знала, а сам он — не знал. Она легонько крутанулась в кресле.
— Должно быть, у него еще не кончился Год Великого Штопора.
— Что у него не кончилось?
— Это Климаксология, — сказала
Алан пристально смотрел на нее и думал, видимо, о ем-то, совсем не связанном с Климаксологией.
— Суть в том, что жизнь человека поделена на периоды по семь лет каждый, — стала объяснять Роузи, желая убедить Алана хотя бы в том, что она не городит полную чушь. — Через каждые семь лет находится своего рода плато взобравшись на которое, ты чувствуешь уверенность в себе, и все у тебя получается. Потом начинается посте пенное снижение, этакая ведущая вниз кривая, вплоть до наступления Года Великого Штопора; потом ты достигаешь самой нижней точки, начинается Год Великого Подъема, а за ним снова плато, по прошествии очередных семи лет. Все это в психологическом смысле, конечно.
— А-га, — сказал Алан.
— Эта схема и в самом деле по-своему работает, — сказала Роузи. — Даже можно вычертить график.
Она и в самом деле по-своему работала; она описывала жизнь Майка много лучше, чем любую другую из тех жизней, к которым он пробовал ее применить, но Роузи прекрасно помнила, как совпали ее собственные взлеты и падения с той схемой, которую Майк вычертил для нее вскоре после того, как разработал свой Метод, всегда с большой буквы, и даже в устной речи эту большую букву было слышно за километр. Она помнила его возбуждение, похожее на страсть, и как она сама удивленно кивнула головой, зимним вечером много лет тому назад… В горле у нее вдруг перехватило, и буквально из ниоткуда нахлынула жуткая тоска и заволокла глаза слезами, а в горле посадила ком.
— О господи, — сказал Ален. — Только не это.
Она подняла на него глаза; на лице — болезненная гримаса сострадания. И с чувствами своими она успела справиться куда быстрее, чем он.
— Эк меня, — сказала она и хрюкнула носом. — Простите, не знаю, что на меня такое вдруг нашло.
— Так и знал, — простонал Ален. — Господи, жуть какая.
Она рассмеялась, вперемешку с последними спазмами плача.
— Да нет, уже все в порядке, — сказала она. — У вас найдется салфетка?
Он достал коробку с салфетками.
— Валяйте, — сказал он. — Рыдайте в свое удовольствие. Черт-те что.
— Алан, — сказала она. — Не, правда, я уже в полном порядке. Успокойтесь. Что там у нас на повестке дня.
— Вот поэтому я никогда и не занимаюсь разводами, — сказал Алан, нервно потирая пальцами виски. — На дух этого не переношу.
— Что у нас дальше, — сказала Роузи. — Что дальше.
Алан яростно откашлялся, вынул из стола длинную желтую тетрадь и новенький остро отточенный карандаш, которых у него, похоже, был неограниченный запас (ни разу она не видела короткого
— Ладно, — сказал он. — Ладно. Что нам в первую очередь нужно сделать, так это прийти к соглашению прямо на месте, вам, Майку, его юристу и мне, относительно всех возможных обстоятельств, имеющих отношение к вашей с Майком совместной жизни, и попытаться сделать это соглашение по возможности взаимоприемлемым и настолько простым, чтобы даже судья смог его понять. Так, ладно, давайте посмотрим. Надо составить список. Первым делом право на попечение в отношении э-э…
— Сэм. Саманты. Право остается за мной.
— А-га. — Он пока не стал ничего записывать. — А как насчет Майка?
— Я уверена, что Майк права на попечительство требовать не станет. Хотя, в общем-то, у нас с ним на этот счет никакой ясной договоренности не было.
— А-га.
— Я имею в виду, что мне и так все ясно.
Алан одарил ее одобрительной улыбкой, почти как коллега коллегу, и сделал пометку.
— Ну что ж, останется только договориться относительно права на посещение, материальную поддержку, о какой-никакой процедуре принятия решений в отношении страховки и образования, о том, кто кого и как ставит в известность, если ребенок попадает к дантисту или в больницу…
— Хорошо.
— До тех пор пока вы еще в состоянии разговаривать друг с другом, — продолжил Алан. — Если этим придется заниматься адвокатам, то, во-первых, это выйдет гораздо дороже, а во-вторых, в итоге может получиться соглашение, которым никто не будет доволен, кроме самих адвокатов.
— Ладно, ладно.
На душе у нее стало теплее. Сэм.
— Как насчет средств к существованию? — спросил Алан. — Вы в данный момент работаете?
— Работала, — ответила Роузи. — Преподавала художественную культуру в школе «Солнышко».
— Ага, понятно.
— Но теперь у меня складывается впечатление, что они в моих услугах больше не нуждаются.
У нее сложилось впечатление, что эта маленькая альтернативная школа, расположенная в переделанном здании старой фабрики в Каменебойне, в ближайшем будущем благополучно прикажет долго жить, погрязнув в склоках и взаимных обвинениях.
— Если есть такая возможность, — сказал Алан, — то лучше бы пока остаться безработной. До вынесения судебного решения.
Он провел поперек листа черту.
— Ладно. Теперь насчет собственности…
— Да мне ничего и не нужно, — сказала Роузи. — Дом. Но весь кредит за него выплатила больница, и закладная тоже у них. А все прочее — барахло. Всего лишь барахло — Барахло, — кивнул Алан. — Барахло.
У него была довольно странная манера речи, так, словно в каждое слово он вкладывал глубокое и сильное чувство; Роузи подумала, что это, должно быть, какой-то особый адвокатский трюк, а может быть он просто не отдает себе в этом отчета. Хотя, может быть, на самом деле все и не так, а вдруг он и впрямь принимает беды и горести своих клиентов слишком близко к сердцу; и, как профессиональный тяжелоатлет, просто может взвалить на себя куда большую ношу, чем обычный человек. От его напомаженных волос отделилась прядка; в глазах у него снова появилось печальное выражение. Роузи поймала себя на невольном чувстве симпатии к нему.