Египетские приключения
Шрифт:
Лицо Пенамона помрачнело.
– Если могилу ограбили за последние несколько недель, то вы, мошенники, умрете, – сказал он. – И жрецы, и охрана.
Маленький человек, встав на ноги и подняв руки вверх в знак уважения, опять пал на колени, почти касаясь головой коленей Пенамона.
– Усыпальницу не ограбили, – поспешил заверить он дрожащим голосом. – Я клянусь, что ни одна из печатей не повреждена.
– Зачем тогда мне осматривать их?
Жрец колебался.
– Кто-то был замечен там, – признался он. – Видели только силуэт в белом на большом расстоянии, но всем известно, что усыпальница чрезвычайно
– Соберите охрану и поймайте этого бродягу, – сказал Пенамон нетерпеливо. – Зачем беспокоить меня такими мелочами?
– Мы пробовали, – сказал маленький жрец, – но мы не можем снять охрану до тех пор, пока не узнаем, какую гробницу хотят ограбить. Нас нельзя подкупить, о Пенамон, но, если вдруг что-то случится, мы боимся, что обвинят нас.
Пенамон положил подбородок на руку и задумался.
– Если бы вы не были честны, они бы не прислали тебя ко мне, – заметил он. – Я пошлю вам еще людей для дополнительной охраны.
С этого момента каждую ночь посылали трех человек охранять усыпальницу Неферамоны, в то время как постоянные охранники ходили по долине, как и прежде. До наступления полнолуния ничего не случилось. А вскоре маленький жрец опять предстал перед Пенамоном в зале для приемов, подталкивая вперед себя гигантского нубийца, который бросился ниц, дрожа всем телом от страха. Пенамон подал знак слугам, которые держали опахала.
– Ну, что еще? – спросил он.
Казалось, жрец был сильно взволнован.
– Я… – Он облизал губы. – Я привел того охранника, кто лучше других говорит на нашем языке, чтобы ты сам мог услышать из его уст, что он видел.
Он резко ткнул нубийца ногой, и тот, подняв лицо от пола, воскликнул:
– Это была женщина, измученная и уже не молодая. Она стояла в лунном свете у гробницы, одетая в белые одежды, а на голове у нее была повязка с большим зеленым камнем!
На мгновение воцарилась тишина. Даже слуги, махавшие опахалами, замерли, пока Пенамон не отослал их. Он обратился к нубийцу.
– Как попала эта женщина к гробнице? – спросил он.
– Она была там и затем исчезла. Она стояла перед входом, и все мы ясно видели ее в свете луны.
– Ну ладно. Можешь идти.
Нубиец торопливо поднялся и, низко согнувшись, попятился к двери, не отрывая глаз от пола. Когда он ушел, Пенамон повернулся к жрецу.
– Какой дьявол завладел Неферамоной, если она не может найти покой среди мертвых? – спросил он.
– Ни один из тех, кто живет в той долине, – серьезно ответил жрец, – не считает, что эти странные видения или звуки неестественны среди мертвых. Иногда, устав от жизни в сумерках, дух выходит и блуждает среди гробниц, но он не отваживается уйти далеко.
– Когда дух устает! – повторил Пенамон с горечью. – Что же может удовлетворить такую женщину? Неужели она никогда не найдет покоя?
– В ее усыпальнице есть дворцы и сады, – напомнил ему жрец, – которые гораздо восхитительнее, чем пустынная долина. Скоро ей надоест это.
– Ей все надоело, – сказал Пенамон. – Я отдал бы половину моего богатства, чтобы она больше не беспокоила меня.
Он вздохнул и задумался, не сомневаясь, что новость о бродившей ночью хозяйке уже обошла его дом. К наступлению ночи все рабы, кроме меня, знали эту историю, и девочки хихикали в углах и клялись, что ни за что не будут ходить
– Я видел ее! – вопил он. – Я видел ее с зеленым камнем в волосах!
Это была необыкновенная новость. Каждому хотелось сказать, что это он видел силуэт в белых одеждах в углу и слышал странный шум или ощущал что-то такое, от чего волосы на голове вставали дыбом. Даже повара и помощники конюха, ни разу не бывавшие в покоях хозяина, шумели, пока я не приказала старому охраннику взять палку и разогнать их.
– У мальчика истерика, – сказала я, чтобы успокоить их, – и он заслуживает хорошей порки, чтобы знал: духи не отходят далеко от усыпальниц.
И, честно говоря, я сама так думала до того момента, пока не повстречала свою хозяйку. Я входила в маленькую дверь комнаты хозяйки, где обычно спала, и увидела ее. Она была так близко от меня, что я могла прикоснуться к ней, если бы не побоялась протянуть руку. Я пристально смотрела на нее, а она – на меня. Наступила зловещая тишина, в которой я различала биение своего сердца. В комнате было темно, а она стояла, освещенная лунным светом, одетая в простое белое платье, какое обычно носят бедные женщины. Я видела на ее руках браслеты и кольца, а на голове – золотую диадему с большим зеленым драгоценным камнем. Я хорошо знала это украшение, поскольку сама отдала его в руки тех, кто готовил Неферамону к погребению. Ее губы двигались, а на утомленном лице можно прочесть было такое отчаяние, что мое сердце обливалось кровью.
А затем все произошло так, как описывал нубиец: она была здесь, а после ее не стало. Больше она не возвращалась, хотя я пролежала с открытыми глазами до самого рассвета.
Пенамон очень рассердился, когда я рассказала ему об этом посещении, но отказался разговаривать на эту тему. Он был жестким человеком, признававшим только правосудие, и не чувствовал жалости к тому, что безвозвратно ушло. Он и так делал все возможное для моей хозяйки и обвинял ее в неблагодарности, поэтому и не хотел видеть или говорить с ней снова. Он пошел к верховному жрецу и написал письмо с надлежащими заклинаниями, которое отнесли в ее усыпальницу. «Ты забыла свою обязанность, – порицал муж свою жену, – а я свою помню. Оставь меня, иначе я обвиню тебя перед богом мертвых – Осирисом. Представь только, какое будет наказание, когда бог осудит тебя и когда он услышит, сколько сделал я, удовлетворяя все твои желания».
Такое послание испугало бы любого призрака, ведь жалоба Пенамона была, без сомнения, справедливой. Моей хозяйке, однако, хватило смелости, чтобы ночью прийти снова, не обращая внимания на его гнев. Обычно она появлялась в своей комнате, но иногда ее можно было встретить в коридоре, вблизи комнаты. Никакое наказание не могло заставить рабов выполнить самое простое поручение Пенамона – появляться в его покоях после наступления темноты. Я одна продолжала встречать ее из жалости, к тому же мне казалось, что она приходила к нам не со злости, а от отчаяния.