Египетские сны
Шрифт:
Вижу сестру милосердия, которая манит меня, и пропускает в палату. Белая простыня на каркасе вызывающем дрожь: им накрывают несчастных, у которых площадь ожогов, не совместимая с жизнью. Под каркасом лежит человек. Все, кроме ица, скрыто простыней. Я склоняюсь. На лбу и щеках – почерневшие струпья. Несчастный приоткрывает глаза. Воспаленные губы едва шевелятся. Слышится звук: не то «к», не то «кх», не то «кр», словно косточка в горле застряла. Глаза стекленеют. Откуда-то сзади доносятся выстрелы, крики, топот по коридорам. Стреляют уже где-то близко и гулко, точно внутри головы. Кто-то входит в палату, а я обливаюсь слезами. Я плачу до слепоты. Я не думал, что так могу плакать. «Они приближаются, они жаждут крови! Как мне все надоело!» Я прикрываю Его обожженные веки. «Возможно, сейчас
Начали снижаться. Уши слегка заложило. В правый иллюминатор вплывала река (широкая черная лента, обрамленная и рассеченная бусинками огней) – столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Огни простирались до самого горизонта. Но их нельзя было назвать «морем»: они были мелкими, тусклыми и нигде не сливались друг с другом, за исключением разноцветных рекламных лужиц. Сверху и в темноте эта земля мало чем отличалась от Подмосковья.
Хухрик перевернулся на брюшко, и, вытянув шею, весело заглядывал через край. И хотя я знал, что ему ничего не грозит, наблюдать это было чуточку жутко. Потом он достал свой мячик, и метнул вниз. Падая, мяч раздувался. Над серединой реки он превратился в целое облако и, вспыхнув разноцветными искрами, как фейерверк, исчез. Хухрик вскочил, стал бегать и прыгать воздевая кверху лапченки. Он явно радовался. Видно было, он что-то кричал. Но на борту никто его слышать не мог.
Сделав несколько разворотов, показавшись Лондону, в фас и в профиль, всласть перед ним пококетничав, и, порядком ему надоев, еще до конца не веря, что добрался до места, наш Боинг все же пошел на посадку.
Мы находились метрах в двадцати над поверхностью, когда хухр, спрыгнул на британскую землю и в мареве прожекторов бешено понесся вперед, обгоняя лайнер. «Смотрите, смотрите, заяц!» – кричали прильнувшие к иллюминаторам женщины.
Вы видели зайца? – спросила соседка. Я возразил:
Это хухр.
Вы уверены?
– Уж поверьте, я разбираюсь.
Хитроу встретил нас запахом резины от растянутой «гармоники» трапа. Длинные коридоры загоняли спустившихся с неба в загогулины металлических стойл, где очередь к месту контроля принимала форму змеи. С теми из нашей группы, кто первыми проходили таможенную и паспортную проверку, возились особенно долго. Зато остальных – пропустили, не глядя, пересчитав, как барашков. Наконец, уже с багажом мы спустились по эскалатору вниз, в небольшой, забитый людьми и киосками вестибюль. Отовсюду доносилось одно и то же: «Ай дуноу вер…» (Не знаю, где…), «Ай дуноу вай…» (Не знаю, почему…), «Ай дуноу вен…» (Не знаю, когда…), «Ам эфрейд…» (Боюсь, сомневаюсь)…. Казалось, вся достигавшая наших ушей речевая каша сварена из «зерен неуверенности и отрицания».
Как-то так вышло, что при нашем появлении в терминале Хитроу мелькали, в основном, европейские лица. Забегая вперед, скажу, внутри столицы редко где можно встретить такое количество англосаксов одновременно: за редким исключением, они растворяются в массе неевропейцев. Впрочем, самих англичан это, как будто, мало тревожит. Лишь «прозорливые» неполиткорректные «скифы», попадая на Остров, озабочены чистотой «европейских кровей». И, хотя со стороны иногда бывает виднее, каждый живет по своим понятиям. Ее Величество Королева Англии, например, Генерал Губернатором высоколобой англо-франкоязычной Канады назначила очаровательную уроженку Гонконга.
В вестибюле я заметил невысокую леди, лет тридцати пяти, с темными волосами в темном плаще. Сложив на груди руки и будто высматривая кого-то, она прицепилась взглядом к моей кепченке и не отцеплялась. Рядом с женщиной стоял хухр – одно ухо вниз, другое вверх. Он прижимал к груди мяч и что-то быстро ей говорил. Пока я суетился с вещами, он, видимо, все успел рассказать о смешном старикашке, который сейчас отражался в его огромных глазах.
Я попросил незнакомку прощения и решительно обратился к приятелю: «Идем, мое сокровище!» В ответ он обречено промямлил: «Как фкавеф.» Дама как будто хотела что-то спросить, но не решилась. Я вновь извинился, и мы отошли. Недовольно крутя куцым хвостиком, величиною с пол пальца, хухр то и дело оглядывался.
Он ведь не падок до лакомств… – думалось мне. – Чем же приворожила его эта леди? Разве что лакомым (ласковым) словом. И как она догадалась?
Женщина улыбалась нам в след кончиками напомаженных губ. А я ломал голову, где мог ее раньше видеть.
3.
Нас встретила площадь Хитроу. Мы оставили Шереметьево в двадцатиградусном февральском морозе, а здесь, моросил майский дождичек. На площадь выходило фасадами несколько терминалов – краснокирпичных зданий лишенных расчета поражать воображение или хотя бы врезаться в память. По-видимому, архитектор задался единственной целью: чтобы спустившийся с неба Британец мог сразу же ощутить себя дома.
Нас посадили в автобус и повезли в город. Лондонские окраины также не собирались поражать нас огнями и силуэтами. Временами даже казалось, что мы, просто, сделали круг и вернулись в Москву. По дороге женщина из туристической фирмы через микрофон делилась с нами опытом жизни в столице Великобритании и, подъезжая к гостинице, мы уже знали так много, что вполне можно было возвращаться домой.
Оказывается, имея при себе фотографию, здесь можно получить «тревелкарту» для поездок по городу на любом виде транспорта, кроме такси. Подумав о своих бедных косточках, я загорелся этой идеей, и, определившись с гостиницей, не теряя минуты, вышел на улицу, спросить, где тут можно сфотографироваться. Я сделал это в мгновенном порыве, хотя, в действительности, анекдотический повод служил только жалкой попыткой завуалировать неудержимую жажду свидания с Англией один на один. Я волновался, сгорая от нетерпения, словно речь шла о конкретном лице, на встречу с которым долго стремился. И вот, наступил миг свидания.
На улице стояла промозглая тьма. Из отеля «Александра», я направился влево по бульвару «Сады Сассекса» (Sussex gardens). Сассексом называлось когда-то одно из первых, на острове, королевств. Бульвар был пуст. Неожиданно, я осознал, что не чувствую вокруг никакой Англии, никакого лондонского духа. Словно мы и не вылетали… Просто, на Шереметьево нашло потепление. Многие потом соглашались, что ни в одном чужом городе не ощущали себя так по-московски, как тут.
Пройдя метров триста-четыреста, я услышал шаги за спиной, оглянулся, но в свете едва пробивавших туман фонарей, никого не увидел. Двинулся дальше. И снова услышал шаги. Я рванулся назад, – кто-то бросился в сторону. Зашумели кусты. Застучала дробь удалявшихся каблучков. Я готов был поклясться: здесь была женщина. Неожиданно над головой промелькнула тень. Что-то, ударившись в столб фонаря, отскочило мне под ноги. Это был мячик. Захныкал хухреныш. «Ну, иди сюда, мой хороший! – позвал я, и он тут же явился, заплаканный. – Погуляем…» Он дал лапку, а другой – прижал к груди мяч. Когда мы пошли, я спросил: «Это кто тут играл со мной в прятки? Не та ли самая леди из вестибюля в Хитроу! Что ей нужно?» Хухр не слушал. Он плелся, бурча себе под нос: «Фто тебе нувно? И фто ты втё ифеф? Давай вевнемся, и ты лявев фпать.» «Не ворчи, дорогой, – отвечал я ему. – Я выспался в самолете».
Улица слегка изогнулась и сузилась. Впереди показались кроны деревьев. «Королевский сад!» – вспомнил я схему города и заметил двух человек. Одетые, как одеваются где-нибудь в Люберцах, парень и девушка шли мне навстречу. Они ворковали и улыбались, и в этой пустыне были похожи на ангелов. Хухр крутился и, делая ножками «кренделя», напропалую кокетничал.
Я думал спросить: «Извините, где бы сфотографироваться на документ?» Минуту назад я бы так и спросил, не задумываясь… Но в нужный момент все куда-то девалось, кроме двух исковерканных слов: «фоутограф» и «докьюмент». Их я и предъявил изумленным прохожим в сумбурном англо-немецком контексте (Служил в Германии, когда там стояли войска, но, пожалуй, как следует, не владею и русским). На меня поглядели с сочувствием. Парень с девушкой, догадавшись, чего я ищу, вразумляли меня по-английски. Не понимая ни слова, я каким-то чутьем «ухватил» общий смысл. Потому что и на родном языке ничего не поймешь, пока твои мысли и мысль собеседника не «войдут в зацепление». Вообще, разговор происходит на подсознательном уровне. А слова – лишь сопутствующие шумовые явления.