Эгмонт (Перевод Ю Верховского)
Шрифт:
А л ь б а. Прежде всего он желает слышать ваш совет.
Э г м о н т. По какому обстоятельству? Оранский также приедет? Я предполагал, что он здесь.
А л ь б а. Мне жаль, что его нет с нами именно в этот важный час. Вашего совета, вашего мнения желает король - о том, как вновь сделать счастливыми эти области. Да, он питает надежду, что вы будете мощно содействовать успокоению смятений и основанию полного и твердого порядка провинций.
Э г м о н т. Вы имеете возможность лучше меня знать, что все уже достаточно успокоилось, и было бы еще спокойнее, если бы появление новых войск не взволновало умов страхом и тревогой.
А л ь б а. Вы, кажется, желаете указать, что было бы всего лучше,
Э г м о н т. Простите! Не мое дело обсуждать, следовало ли королю посылать войско, или гораздо могущественнее подействовала бы одна сила высочайшего присутствия. Войско здесь, короля нет. Мы, однако, были бы очень неблагодарными, очень забывчивыми, если бы не помнили, чем обязаны правительнице. Признаем, она своим образом действий, столь же мудрым, сколь мужественным, привела бунтовщиков к успокоению, применяя силу и проницательность, убеждение и ловкость, и, к удивлению всего мира, в несколько месяцев возвратила мятежный народ к его обязанностям.
А л ь б а. Не отрицаю этого. Возмущение укрощено, и, кажется, все возвратилось в пределы повиновения. Но выйти из них опять - разве это не зависит единственно от произвола? Кто может воспрепятствовать народу разнуздаться? Где сила сдержать его? Кто отвечает нам за то, что и дальше он покажет себя верным и покорным? Его добрая воля - единственный залог, какой у нас есть.
Э г м о н т. А разве добрая воля народа не вернейший, не благороднейший залог? Боже мой, когда же король может чувствовать себя тверже, чем когда стоят все за одного и один за всех? Тверже - перед внутренними и внешними врагами?
А л ь б а. Но ведь нам нельзя быть уверенными, что теперь здесь так и обстоит дело?
Э г м о н т. Если бы король подписал всеобщую амнистию, он успокоил бы умы; и скоро будет очевидно, как вместе с доверием опять возвращаются верность и любовь.
А л ь б а. И всякий, кто оскорбил королевское величество, оскорбил святыню религии, пошел бы на все четыре стороны свободный и вольный! Другим остался бы живым примером, как чудовищные преступления остаются безнаказанными!
Э г м о н т. Но преступление по неразумию или от опьянения разве не лучше простить, чем жестоко наказать? В особенности там, где есть крепкая надежда, прямая уверенность, что злые дела больше не возвратятся? Разве оттого не тверже стояли короли? Разве не будут восхваляться современниками и потомками те самые, которые оскорбление своего достоинства стали бы прощать, терпеть и презирать? Не будут ли они именно в силу этого чтить наравне с божеством того, кто слишком велик, чтобы до него могло досягнуть всякое поношение?
А л ь б а. Вот именно, поэтому король обязан вступаться за почитание бога и религии, а мы - за достоинство короля. Наш долг отомстить, если выше нас стоящий презрел покарать. Когда я даю совет, ни один виноватый не должен радоваться своей безнаказанности.
Э г м о н т. Ты думаешь, что настигнешь их всех? Разве не узнаем каждый день, что страх бросает их туда и сюда и вон из страны? Богатейшие будут бегством спасать имущество, себя самих, детей своих и друзей; бедняк запродаст соседу свои рабочие руки.
А л ь б а. Они будут это делать, если не суметь им воспрепятствовать. Поэтому и ждет король помощи советом и делом от каждого князя, усердия от каждого наместника, а не россказней о том, как дело обстоит, да что могло бы быть, если бы всему дать идти, как оно идет. Видеть прямо перед собой великое зло, убаюкивать себя надеждами, полагаться на время, вмешиваться подчас во все это, как в масленичное представление, так что все ходуном ходит, и со стороны кажется, будто что-то делается, когда ничего делать невозможно, - разве это не значит внушить подозрение, что с удовольствием любуешься возмущением и не прочь его если не вызвать, то поддержать?
Э г м о н т (готовый вспылить, сдерживается и говорит после небольшой паузы). Не всякий замысел очевиден, и замыслы иных людей легко толковать в дурную сторону. Ведь необходимо прислушаться к тому, что говорят всюду, будто бы замысел короля не в том, чтобы управлять провинциями по однородным и ясным узаконениям, охранить величие религии и даровать всеобщий мир своему народу, а гораздо более клонится к тому, чтобы их безусловно поработить, лишить старинных прав, сделаться хозяином их собственности, ограничить прекрасные права дворянства, ради которых дворянин и мог только служить ему, ему всецело посвящать жизнь. Религия, говорят, оказывается только великолепным занавесом, за которым скрываясь, тем легче задумать любое опаснейшее предприятие. Народ опустился на колени, молится вытканным на нем священным изображениям, а за занавесом притаился птицелов, который хочет его провести.
А л ь б а. И это мне приходится от тебя выслушивать?
Э г м о н т. Это не мои домыслы, а только то, что говорится то здесь, то там, взрослыми и детьми, умными и глупыми, везде и повсюду. Нидерландцам страшно двойное иго, и кто поручится им за их свободу?
А л ь б а. Свобода! Прекрасное слово, если его понимать, как должно. Что разумеют они под свободой? В чем свобода свободнейшего? Исполнять свой долг? И в этом король не будет им препятствовать. Нет, нет! Они не считают себя свободными, если не могут вредить себе и другим. Не лучше ли отказаться от власти, чем управлять таким народом? Если нагрянут внешние враги, о которых не думает ни один горожанин, занятый только ближайшими своими делами, и король будет ждать помощи, тогда они окажутся в несогласии и вступят в заговор со своими врагами. Гораздо лучше их утеснить, чтобы можно было относиться к ним как к детям и как детей направлять к лучшему для них благу. Поверь, народ не бывает ни старым, ни умным, народ всегда остается ребенком.
Э г м о н т. Как редко достигает король понимания вещей! Ну разве не должны многие полагаться на многих больше, чем на одного? И не только на одного-единственного, а на небольшое число его слуг, на кучку состарившихся на глазах своего повелителя? Только они имеют право сделаться мудрыми!
А л ь б а. Может быть, как раз потому, что они не оставлены на произвол судьбы.
Э г м о н т. Потому-то никто добровольно не оставил бы на произвол судьбы самого себя. Будь что будет! Я на твой вопрос ответил и скажу еще раз: так далее идти не может! Так не должно идти! Я знаю своих земляков. Это - люди, достойные ступать по божьей земле; каждый сам по себе маленький король, крепкий, деятельный, способный, верный, приверженный старым обычаям. Трудно заслужить их доверие, а сохранить легко. Упорные и крепкие! Можно их подавлять, но не подавить.
А л ь б а (который тем временем несколько раз озирался). А если бы тебе пришлось повторить это все в присутствии короля?
Э г м о н т. Тем хуже, если бы его присутствие меня устрашило! Тем лучше для него, для его народа, если бы он ободрил меня, если бы своим доверием он побудил меня сказать ему еще гораздо больше.
А л ь б а. Все, что полезно, я могу выслушать точно так же, как и он.
Э г м о н т. Я бы сказал ему: легко пастуху гнать перед собой стадо овец, вол тянет плуг без сопротивления; но если хочешь скакать на благородном коне, ты должен изучить его мысли и не должен от него неразумно требовать чего бы ни было неразумного. И вот горожанин хочет сохранить свое старинное устройство, хочет, чтобы им управляли его земляки, потому что тогда он знает, куда его будут направлять, потому что от них он может ожидать бескорыстия, участия к своей судьбе.