Его батальон
Шрифт:
– Загнул два взвода, и роют.
– А пополнение?
– И пополнение роет. А что ж ему – спать?
– Пополнению дайте отдохнуть. Пусть старики поработают.
Кизевич умолк, и Волошин подумал, что вообще, если иметь в виду завтрашнюю задачу, то копать отсечную позицию на фланге, может, и не было надобности. Но пусть. Может так случиться, что понадобится и отсечная, тем более что и Кизевич тоже не забыл о ней.
– Возьмете для усиления взвод ДШК.
– Это всегда пожалуйста, – добродушно согласился Кизевич.
– И смотрите мне фланг. Атака само собой. А фланг – ваша особая задача.
– Будет исполнено, – все с той же иронической легкостью заверил Кизевич.
Что-то заподозрив в поведении своего комроты, комбат сделал шаг вперед и едва не впритык стал перед ним. Кизевич, блаженно усмехаясь в темноте, даже не шагнул в сторону.
– Что, опять? – недобро спросил Волошин.
– Наркомовские, товарищ комбат. Ей-богу, не больше.
– Кажется, вы у меня дождетесь, – после паузы тихо сказал комбат. Кизевич попытался обидеться:
– Ну, скажете тоже! Что я, маленький? На холоде ведь, для сугревки.
Это объяснение он слышал уже не впервые, как не впервые предупреждал Кизевича, который в общем был неплохим командиром роты, если бы не эта, иногда чрезмерная, склонность к «наркомовским».
Кто-то в темноте швырял через бруствер землю, которой раза два осыпало сапоги комбата. Сзади, дожидаясь чего-то, стоял молчаливый сегодня лейтенант Муратов, и рядом лениво переминался с ноги на ногу явно удовлетворенный своим хмельноватым сочувствием старший лейтенант Кизевич. Волошина тихо раздражало это его хмельное благодушие; столько трудного ждало батальон завтра, а у этого, смотри ты, какая успокоенность.
– Вот что, – сказал он, подумав. – Возьмите один ДШК. Второй пойдет в роту Самохина.
Кизевич обиженно насторожился:
– Ну, это уже... Товарищ капитан, у меня же фланг. Сами же говорили...
– Вот одним пулеметом и обеспечите фланг, – несговорчиво отрезал комбат и повернулся к тыловому пригорку. – Где Ярощук? Вроде бы где-то тут был?
Глава восьмая
Пулеметный взвод Ярощука размещался где-то в старых воронках между девятой и лесом, но сейчас, в глухой темени ночи, комбат исходил вдоль и поперек почти весь косогор, и напрасно; Ярощук будто провалился сквозь землю. Волошин уже начал тревожиться, не случилось ли что-нибудь скверное с приданным ему взводом, как вспомнил, что невдалеке от позиции Ярощука была небольшая гривка кустарника на обмежке, который теперь тоже где-то запропастился в этой ночи. Значит, он заплутался. Подумав и осмотревшись, комбат взял выше, влез в какие-то колючие заросли, расцарапал себе лицо и руки, пока выбрался из них, перешел впадину с жестко хрустевшим на морозе, сизым в потемках снегом, рискуя вывихнуть в щиколотках ноги, со слепой поспешностью перешел подмерзший клин пахоты. И тогда он расслышал тихий голос поблизости, вскоре его окликнули, и он подумал, что нашел пропажу, как окликнули снова:
– Стой! Кто идет?
– Свои.
– Пропуск?
– Боек.
– Стой!
– В чем дело?
– Пропуск?
«Что за черт? – подумал комбат. – Не забрел ли я на участок соседнего батальона, где на сегодня, разумеется, был другой пропуск?» С неприятным чувством он остановился перед наставленным на него автоматом человека в плащ-палатке, уже кричавшего в темень.
– Товарищ сержант Матейчук!
– Что такое?
Комбат едва не выругался с досады – это была батарея Иванова. Он узнал голос его ординарца, который тем временем выбирался откуда-то из темени, наверно, из землянки.
– Кто такой?
– Это я, Матейчук.
– А, товарищ капитан? Проходите, – легко узнал его Матейчук, в одной гимнастерке подошедший к комбату и донесший с собой запах дыма и еще чего-то, приятно-съестного.
Часовой с молчаливой бесстрастностью взял автомат на ремень.
– Капитан тут?
– Тут. Проходите.
Он протиснулся через узкий проход в землянку, в которой было тепло до духоты и возле входа на полу стремительным пламенем сипела под синим кофейником паяльная лампа. Напротив, на устланных лапником нарах, с книжкой в руках лежал командир батареи Иванов. Землянка была полна бензинового чада, смешанного с приятным запахом кофе. Маленькая аккумуляторная лампочка под потолком неплохо освещала это уютное жилище.
– Привет, бог войны!
– Салют, салют, царица полей! – обменялись комбаты шутливым приветствием, и Иванов сказал:
– Как раз вовремя. Будем пить кофе.
– Ты все еще кофе пьешь? Завидую, завидую. – Волошин, пригнув голову, приткнулся в ногах командира батареи. – А я свой взвод ДШК потерял. Ходил, ходил...
– Да он тут, перед нами. В ста метрах ниже, – сказал сидевший на корточках Матейчук. – Могу показать.
– Ладно, немного погреюсь у вас, – сказал Волошин, потирая озябшие руки. – Так как настроение, бог войны?
– Соответственно обстоятельствам. Соответственно обстоятельствам, дружище.
С капитаном Ивановым они были знакомы еще с довоенного времени, когда командирами взводов вместе служили в одном гарнизоне и вместе участвовали в спортивных состязаниях по легкой атлетике. Потом встретились в окружении и относительно счастливо пережили его, хотя Иванов и вышел оттуда с четырьмя бойцами, без пушек. С первого дня наступления гаубичная батарея Иванова, выделенная из артполка, поддерживала батальон Волошина, и, как только представлялась возможность, Волошин не упускал случая лишний раз встретиться с другом, обсудить обстановку, увязать некоторые моменты взаимодействия, а то и просто потрепаться, как с равным, чего он не мог позволить себе в батальоне, где для всех был начальником, или в полку, где, наоборот, почти все были для него начальством.
– Что читаешь? – заглянул Волошин на обложку книжки. – А, Есенин!
– Есенин, да. Представь себе, ребята у немца взяли. Убитого. Зачем ему был Есенин, понять не могу.
– Может, по-русски читал?
– Может... Это же, знаешь, поэт! Поэзия, музыка, чувство! Жаль, до войны я его и не почитал как следует.
– До войны его не читали. О нем читали: кулацкий поэт и так дальше.
– В чьих-то окосевших глазах кулацкий. А по-моему, самый что ни есть человеческий. Вот послушай: «Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой...»
– «Тот вечерний несказанный свет», – закончил Волошин. – Это и я знаю.
– Или вот еще. Почти уже про нас: «Струилися запахи сладко, и в мыслях был пьяный туман... теперь бы с красивой солдаткой завесть хорошо бы роман...» Ну как?
– В самый раз, – сказал Волошин. – Только романа и не хватает. Слышал, в шесть тридцать атака?
Иванов с затаенным вздохом отложил книжку, и хорошее, почти простодушное оживление разом стерлось с его лица.
– Как же, как же! Только что звонило мое начальство.