Его искали, а он нашелся
Шрифт:
Тень дает силы не упасть, но наоборот распрямиться, чувствуя, как проблески коснувшейся меня силы испаряют куски мгновенно регенерирующей плоти, как горит в агонии скрытое в глубине черноты нутро. Даже без прямого прикосновения, лишь только оказавшись в радиусе действия этой штуки, шансов отбиться или пережить атаку было немного, проще сказать, что их вообще не было. Взяв же его в руки, взяв добровольно, против приказа и без разрешения Гримментрея, даже эти эфемерные шансы ухнули в глубины Бездны. Но я даже не думаю прекратить, отбросить игрушку Бога в сторону, укрыть себя куполом Одиночества - все это не то, не так, как я желаю этот день закончить.
Даже если я сейчас подохну, высказать
Вместо того, чтобы оградить себя от боли, от выносимой мне вины, я лишь раскрываюсь ей навстречу, против всей логики мира и даже против описания собственных классовых умений прожигая нематериальное теневое тело до почему-то вполне живого мяса. Я не могу отклонить приговор, не могу ему помешать, даже не пытаюсь, вместо этого вынося свой собственный, даже если он никакой силы под собой не имеет, даже если я не имею на него права.
Это не было словами, хотя бы потому, что мне времени бы не хватило на то, чтобы эти слова произнести, лишь немым обвинением, указанием на то, что должно быть указано. Почти забытые образы, словно старый и затертый сон, воспоминание из буквально прошлой жизни, еще до того, как я ступил на землю Алурея. Тогда мой разум, еще совсем не обстрелянный, полностью людской, лишенный умения видеть в самую суть, принял эту вещь за обычную папку с файлами, каких в офисе навидался сотни сотен, только плавающую в воздухе. Разум новенького попаданца просто не воспринимал правду, прячась за иллюзиями привычки, видя лишь дурацкую обертку, за которой пряталась кровавая, как сотни лет работающая бойня, истина.
Список некрологов, сложенное в несколько строк описание чужих судеб, судеб тех, кто был здесь до меня, кто свой путь закончил или закончит, так и не вдохнув воздуха по собственной воле. Я уверен, просто знаю, что посмотри я на эту папку теперь, то увижу не файлы и пластиковые корешки, но сырую, сочащуюся кровью могилу, возведенный прямо в Зале Выбора кенотаф, надгробие, мемориал для тех, кого не оплакали ни дома, ни здесь, кто был не нужен ни там, ни тут. Все они там, на тех страницах, спрятанные в несколько строк, в паре предложений, в десятке слов.
Это ты называешь Справедливостью?
Боль стала невыносимой еще в самом начале, но каждое мгновение раскрывает новые ее грани, каждое мгновение должно стать последним, ознаменовав очевидный финал, в котором меня просто раздавит, словно таракана тапком. Я стою, дышу, живу не благодаря своей силе, не ценою неизменного упрямства, не из желания не умирать, но только и только ради этих имен, которых уже никто и не помнит. Они держат меня на ногах, они стоят за моей спиной точно также, как стоит Вершитель за спиною своего жреца, они принимают на себя часть их гнева, они делят со мною одиночество мое, боль мою, ненависть мою, страх мой, отчаяние мое. Их на самом деле не существует, они только в моем воображении, любая их поддержка лишь плод моей бурной фантазии, но это не меняет ничегошеньки.
Я стою не благодаря им.
Лишь ради них.
Где твое Возмездие?
Гнев божественный жалит и жжет, но пусть он даже сильнее стал, мне самому пришлось легче, словно в сокрушающей мощи обрушенного на меня неодобрения что-то важное, ранее незримо присутствовавшее, перестало работать так, как нужно. Было по-прежнему ужасающе больно, до мучительной агонии, но теперь я уже не умирал, лишь только становился все злее и злее, как и получивший моральную пощечину боженька. Троллить натурального небожителя оказалось неожиданно волнительно, а это чувство удавшейся насмешки влилось в меня еще одним ручейком силы, помогающей и держащей на плаву.
Ответный удар артефакта оказался ожидаемо неостановимым, без любых альтернатив способным меня даже не размазать, испарить в кровавую взвесь, но при этом неожиданно... терпимым? Божественная игрушка выступала в роли одновременно и линзы микроскопа и хрустальной призмы, будто просеивая меня, точно так же оценивая мои поступки и меня самого. Оценивая по критериям самого Гримментрея, но ведь какая незадача, там, где она должна была меня развоплотить, потоку божественной силы удавалось лишь обжечь. Болезненно, мучительно, достаточно, чтобы убить сотни сотен обывателей, даже высокоуровневого воителя с упором на поглощение урона, но это была капля в море, если сравнивать с той силой, что зацепить меня была не в силах, безвредно и бессильно протекая мимо.
О, с точки зрения этого ну просто очень, тут должен быть сарказм, справедливого божества во мне хватало, скажем, если не грехов, то недостатков, ошибок, плохих поступков - легкое лицемерие, почти полное безбожие и отнюдь не легкий антитеизм, чрезмерно жестокие шутки в одних ситуациях, слишком попустительское отношение к тем же чудищам или даже тварям в других, участие в убийствах подданных Империи или иных государств, помощь тем, кого Империя желала убить. Всего этого хватило бы на сотню казней гражданским судом, но Гримментрей, пожелав покарать меня за дерзость через свой же артефакт, вынуждено ограничился законами не мирскими, но божьими.
Я в том подвигов не видел, стараясь просто делать то, что должен был сделать хоть кто-то, причем задолго до меня, раз за разом суясь с головой в очередное дерьмище, снова и снова из него выбираясь всем погибелям назло. Воплощающий Справедливость смотрел, его сила давила и металась в цепях воли его же артефакта, а я лишь давил в ответ, вбивая образы через образовавшийся канал связи, столь тесный, какой иной клирик, даже весьма сильный, за всю жизнь познать не сможет. К сухим строчкам о забытых и оскверненных Героях, у которых украли само право на Подвиг, добавились тяжелые взгляды привязанной к дольменам в диких землях нежити, уставшей даже ненавидеть предавшую их жизнь. Снова зазвучал размеренный шаг марширующей колоны тяжелой пехоты, день за днем, век за веком отмеряющих свой чеканный шаг в созданной из их же тел клетке. Взбурлила и зашипела черная мерзость, забирающая у людей их самих, пожирая все и вся, стремясь забрать себе, осквернить, испачкать, очернить даже сами Небеса. И, конечно же, последний мой бой, танец четверых против одного, финальная битва за город, за нас самих, за право собою оставаться, за право рвать, терзать тварь, предо мною и во мне самом, продолжать чужую битву просто затем, чтобы сказка продолжалась уже не для нас, но для всех остальных.
Каждое из этих решений я делал сам, не ожидая от этих поступков ничего, кроме очередной порции проблем, но оттого они в этот миг звучали лишь весомее, давя поток божественной силы встречным ударом, не причиняя ни вреда, ни боли, ни урона, но тем не менее раня Воздающего самим фактом свершившегося. Потому что воздаяние и завершение этим историям принес не он, хотя должен был, обязан был, сутью его была эта обязанность!
Остатков проходящего сквозь меня карающего потока должно было хватить большинству живущих и давно мертвых, но это были именно остатки, крошки, капли раскаленного металла из кипящего котла, куда меня вознамерились засунуть. Это была сила страшная, но уже не столь необоримая, против которой и сражаться-то бессмысленно. И я стоял, Формой восполняя сгорающее в небесной синеве тело, сверхсжатой, будто вторая кожа, Эгидой, застывшей в шаге от форсажа, гася и сжирая морскую капель, солью падающую на мои раны, серостью проявления закрывая свое право на жизнь.