Его мишень
Шрифт:
— Ну это да… Впрочем, зачем далеко ходить… — снова как-то пренебрежительно прошлась по моей внешности с ног до головы. — Ну ладно, я побегу. Прости, выпить вместе кофе не предлагаю — тороплюсь. Увидемся.
Я проводила ее хмурым взглядом и решила, что еще одна подобная выходка, и я припру ее к стенке прямым вопросом — что не так. Не то чтобы я ужасно дорожила наметившейся когда-то дружбой, просто не люблю недосказанности.
Внезапно у меня зазвонил телефон, и взглянув на имя звонившего, я не сразу поняла, что именно чувствую. Что-то среднее между щемящей тоской, грустью и острым чувством вины. Все то, что я чувствовала всегда, когда звонила она.
Отойдя к окну, нажала «принять вызов».
— Привет, мам.
— Здравствуй. Я, наверное, невовремя, да? У тебя, наверное, урок…
— Лекция, мам, я в университете работаю, а не в школе.
— Да, да, конечно, именно так я и хотела сказать… — и немного помолчав: — Геля, а ты не могла бы приехать?
— Приехать?
Признаться, ее просьба сбила с толку и немало удивила.
Хоть мама и растила меня одна, и до моего отъезда в Питер мы проводили очень много времени вместе, в нашей маленькой двухкомнатной квартире, но мы никогда не были по-настоящему близки. Я никогда не делилась с ней сокровенным, мы не беседовали взахлеб обо всем на свете, да и огромной любви между нами, положа руку на сердце, не было. Может, потому что мама, и так по натуре своей излишне требовательная и малоэмоциональная, после ухода отца совсем растеряла остатки тепла и нежности. Она очень много вкладывала в мое воспитание: как правильно держать осанку, как стоит себя вести в обществе, учила культуре речи и всему остальному, что должна знать и уметь «настоящая женщина», но увы, делала это без материнской любви. Ну или намеренно это скрывала. Она крайне редко обнимала и целовала меня, практически никогда не хвалила и много критиковала, даже когда я закончила школу с золотой медалью, все равно нашла к чему придраться.
А уж когда узнала, что я влюбилась в Питере, да еще в кого… практически отреклась. Мы почти совсем перестали видеться и даже созваниваться, по ее инициативе. Ведь я ее «разочаровала».
Последний раз мы встречались весной, в марте, а созванивались два с половиной месяца назад.
Меня угнетало это — ведь единственный родной человек, но когда-то она незаслуженно наговорила мне столько неприятных слов, что до сих пор на душе оставался осадок, с которым я ничего не могла поделать.
И вот вдруг она внезапно зовет меня приехать. Сама…
— Что-то случилось, мам?
— В общем-то да… Видишь ли, ты же знаешь, что единственным мужчиной в нашей семье был твой дедушка, даже несмотря на преклонный возраст он до последних мгновений оставался в крепком уме, и я всегда обращалась к нему за помощью, а сейчас… — и вдруг замолчала.
Секунда, две, пять…
— А сейчас?.. — осторожно напомнила я, ощутив непонятную тревогу. — Ма-ам, ты тут? Что сейчас?
— Что сейчас?
— Ну, ты же сама только что рассказывала мне о дедушке, о том, что раньше ты полагалась на его поддержку, а сейчас… что?
— А… действительно, — и словно включилась: — Видишь ли, Геля, я в замешательстве и совершенно не знаю, что мне делать.
Я перехватила телефон поудобнее и закатила глаза.
— Пожалуйста, просто скажи — что произошло?
— Кажется, я случайно подарила нашу квартиру чужим людям и скоро меня выгонят из дома.
Я ощутила, как от лица отлила кровь.
— В каком это смысле — подарила? Как так вышло?
— Стыдно признаться, но… я сама не знаю.
Забив на уже остывающий стаканчик кофе, бросила все и озабоченно пошла в сторону деканата.
— Жди, вечером буду у тебя.
Забежав в деканат, я, коротко объяснив ситуацию, написала заявление, что на завтра беру вынужденный выходной. К счастью, никто не стал вставлять палки в колеса, но предупредили, что на решение проблем в меня есть только сутки.
— Я успею! — пообещала я, и, кое-как проведя три оставшиеся лекции, рванула к своей машине. А там, вцепившись в руль, буквально впала в ступор.
Тревога стальными тисками сжимала сердце, в голове крутился миллион мыслей.
В каком это смысле «подарила квартиру»? Как так произошло?
Может, ее обманули?
Представить, что мою маму кто-то обвел вокруг пальца было… несколько сложно. Она никогда не была слишком доверчивой, никого чужих близко не подпускала. У нас не было каких-то алчных родственников, которые позарились бы вдруг на не принадлежащие им метры.
Может, заявился мой беглый папаша и предъявил какие-то права?
Это было еще маловероятнее. Родители ни разу не общались после развода, кажется, мама даже не знает, где он сейчас. Да и вообще, квартира — подарок дедушки, и подарил он ее маме до того, как она вышла замуж.
Что тогда там могло произойти?
Я вдруг ощутила острейший укол вины. Я ужасная дочь! Да, моя мать человек с довольно сложным характером, но все-таки она мать, нужно было чаще звонить ей, пусть даже преодолевая себя.
Может, у нее стряслось что-то нехорошее и она просто молчит?
Раздался стук в окно, и я, вздрогнув, обернулась: по ту сторону стоял Бойко. Показав жестом «опусти стекло», в ожидании сложил на груди руки.
— Чего тебе, Свят? — устало спросила я, выполнив его просьбу.
— Ты меня, можно сказать, впервые так назвала. Чаще я просто Бойко.
— Прости, я очень спешу… Времени нет на любезности, — нажав на кнопку стеклоподъемника, собралась уже было повернуть ключ в замке зажигания, но он положил ладонь на ползущее вверх стекло:
— Что у тебя случилось?
— С чего ты взял, что у меня что-то случилось?
— Вижу. А еще у нас завтра лекцию твою отменили, ты выходной взяла?
— Да, мне необходимо срочно уехать.
— Далеко?
— Извини, но это семейные дела, тебя не касается.
Я думала, что после этого он точно уйдет, но нет — настырный мажор положил на ребро стекла вторую ладонь и заглянул в салон.
— Можешь мне рассказать, вдруг смогу чем-то помочь.
Я не знаю, что произошло: может, просто накопилось и я чувствовала потребность с кем-то поделиться, может, почему-то прониклась доверием именно к нему, но я взяла и передала ему телефонный разговор с мамой. Опустив, конечно, подробности наших непростых отношений.
— Понятия не имею, что именно там стряслось, душа не на месте.