Его секретарша
Шрифт:
Его губы потянулись ко мне, обрушились чередой страстных поцелуев, от которых не хватало воздуха, а рука умело дернула платье вниз.
— Хватит меня дразнить, — хрипло выдохнул мне в шею босс, и резко встал. Подхватил меня на руки и уверенно понес по широкой лестнице на второй этаж.
Распахнул плечом дверь, и мы оказались в полумраке спальни. Уложил меня на прохладные простыни, и скоро нависал надо мной, оглаживая мое дрожащее от желания тело.
Он скользнул рукой по животу, отодвинул тонкую полоску кружевных трусиков и коснулся моей нежной плоти. Его пальцы смело ласкали меня внутри. Уверенно
Я плавилась. Выгибалась ему навстречу, терялась в его ласках, судорожно скользила ладонями по его широкой спине и бесстыдно стонала от наслаждения.
Он сорвал с меня трусики и припал губами к низу живота. Обжег колючим поцелуем губки, легко прикусил зубами чувствительную горошинку клитора и двинулся вверх, создавая дорожку из горячих поцелуев к дрожащей от возбуждения груди. По очереди втянул ртом заострившиеся соски, прикусил один из них, тут же лизнул его языком, снова втянул его в себя, и я, вскрикнув, дернулась ему навстречу.
Он оглаживал мои бедра внутри, властно сжимал нежную плоть и с наслаждением наблюдал за тем, как я металась по простыни. От его мерцающего взгляда я плавилась, кусала губы, стонала и хотела только одного — получить его в себя.
— Ну же… — задыхаясь от возбуждения, волнами поднимающегося от промежности и растекающегося горячим теплом по пояснице, умоляюще выдохнула я.
Он бесшумно расстегнул джинсы, и ненадолго оставил меня гореть на простынях в полумраке. Зашелестела обертка от презерватива, и я снова занялась совершенно несвойственным мне делом — потянулась к нему и принялась помогать.
Облонский толкнул меня обратно в подушки, обхватил руками мои обнаженные бедра и резко, рывками заполнил меня собой.
Я вскрикнула. Перед глазами поплыл полумрак спальни. Низ живота опалило жаром, и между ног все свело сладкой судорогой.
Он дразнил меня — то заполняя собой до отказа, то слегка вторгаясь в мое горящее лоно и заставляя выгибаться от нестерпимой жажды. Мы сливались в едином порыве, а потом он вбивался в меня резко и грубо, упиваясь моими криками. Мне казалось, я перестала существовать отдельно от него. Все тело горело, сходило с ума, полыхало нестерпимым жаром. Чем сильнее он вдалбливался в мое лоно, тем ярче я ощущала саднящую жажду. Не было больше никакой нежности — только грубые, рваные поцелуи и жесткие толчки внутри меня. Он насаживал меня на себя, а я всхлипывала, кричала и беспомощно впивалась ногтями в его плечи. Мое дыхание сбилось, кожа горела, а я хотела еще. Снова и снова.
Ощутила, как по его телу прошла сладкая судорога, и он, двинувшись во мне еще несколько раз, накрыл меня своим разгоряченным телом. По позвоночнику прокатилась ответная сладкая волна, и я взорвалась тысячей искр, после чего обмякла под тяжестью его тела, оставшись без сил.
Он подарил короткий поцелуй и оставил лежать на простынях.
Я не могла шевелиться. Я расплавилась, растеклась по прохладной простыни, и лишилась способности двигаться.
Облонский нежно коснулся моей истерзанной поцелуями кожи.
— Маш, тебе вина принести? — опалил шею его горячий шепот.
— Да… принеси… — едва шевельнувшись, прошептала в ответ я. — Потому что, кажется, я потеряла способность двигаться.
Он заглянул в мои глаза и тихо рассмеялся.
— Ничего, привыкнешь.
Глава 42. Маша
Он принес бутылку прохладного вина, бокал и принялся отпаивать меня вином.
Очень скоро я ожила. Устроилась в подушках в позе лотоса, совершенно не стесняясь полного отсутствия одежды, и медленно пила вино из бокала. Мои темные волосы рассыпались по обнаженной спине беспорядочными прядями, глаза горели страстью, вино подогревало чувственность, и я была совершенно не похожа на ту Марию, которую Владимир Николаевич Облонский имел честь знать до этого.
Он устроился рядом в одних джинсах и плеснул вина во второй бокал.
— Хочу наблюдать эту картину каждый вечер, — остановив затуманенный взгляд на моей обнаженной груди с бесстыдно заостренными сосками, произнес Облонский
— Для этого тебе придется на мне жениться, — хрипло усмехнулась я.
— Да ты, я смотрю, смелая, когда выпьешь, — хмыкнул он, и по его губам скользнула хищная улыбка.
Отобрал у меня бокал и снова толкнул в подушки.
— Эй… — возмутилась я.
Но он, вместо того, чтобы отпустить, развел мне колени и впился в мои губы дразнящим поцелуем. Его рука ласкала мои бедра, оглаживала их изнутри, сжимала нежную плоть, скользила выше, обжигала низ живота и вызывала ответное желание.
Он расстегнул джинсы, и скоро вторгался в меня бессовестно и дерзко, заполнял собой без остатка, насаживал на свой член, с силой сжимая мои ягодицы, обжигал поцелуями мою шею и плечи, а я снова сдавалась в его сладкий плен. Перед глазами плыл полумрак спальни, и время теряло счет. Нас уносило в какой-то совершенно другой мир. Туда, где нет стрелок часов, и где на первом месте обжигающая чувственность. Где нет жизни без поцелуев и прикосновений. В этом мире было место только для нас двоих.
За окном начало светать, а нам совершенно не хотелось спать. От ночного безумия остались только слабые искорки, и мы просто тихо лежали под мягким одеялом, переплетая пальцы рук и изредка целуясь.
— Ты права, этот дом создавал не я, — тихо проговорил Облонский. — Кажется, нам с тобой надо будет подыскать другое жилье.
— Нам с тобой? — недоверчиво переспросила я.
— Да. Нам с тобой. Разве я не сказал тебе, что отныне в твоей жизни буду только я?.. И, знаешь, наверное, будет лучше, если мы выберем просторную квартиру. Дом меня очень тяготит.
Что-то кольнуло глубоко в груди, и я с силой впилась Облонскому в руку ногтями.
— А можно, там будет широкая лоджия, и я сделаю на ней зимний сад?
— Для этого вовсе не обязательно протыкать мою ладонь своими коготками, — отдернул руку он, и окинул меня проницательным взглядом.
— А почему именно зимний сад?
— У нас дома всегда был зимний сад, — вздохнула я. — А потом мама умерла. Папа женился на Тамаре, я съехала, и сад пропал. Без должного ухода цветы начали болеть, да и Тамара требовала отдать помещение ей под кондитерскую. Вот сада и не стало. Некоторые цветы папа увез к себе в контору, а остальные Тамара выбросила. Как будто выбросили мою маму…