Его выбор
Шрифт:
— Зачем?
— Затем, чтобы не подстрелить его ненароком, когда он вновь превратится в зверя. И уберечь от него людей.
— Арман бегал всю ночь, но никого не убивал. Иначе бы виссавийцы к нему близко не подошли, и ты это знаешь.
Арман скривился. Ну да, царапин на ладонях не было. И голова не болела, и лихорадки как не бывало. Опять над ним целители поработали, на счастье, пока он был в забытье, оттого и боли не помнил.
— И все же.
— Я вижу, что ты не понимаешь, — продолжил Эдлай. — И потому хочу, чтобы ты забыл. Родители Армана ларийцы, оба, отец его после смерти жены стал телохранителем
— И повелительница? — ужаснулся Люк.
— Ты задаешь неправильные и даже опасные вопросы, а говорим мы сейчас об Армане. То, что мальчик оборотень, вовсе не беда. И не смотри на меня так. Как и ты, я режу без сожаления тех тварей, что перебираются к нам через ларийскую границу, но и сами ларийцы их режут. Это оборотни, которые застряли в зверином обличие, потеряв рассудок, обычных же ларийцев от людей не отличишь. И даже будучи зверем, они так же разумны, как и будучи людьми.
— Но Арман…
— Арман был напуган и поддался эмоциям. Это его первое перевоплощение, оно было для него неожиданностью. Я честно думал, что до этого не дойдет, что привезенных из Ларии трав хватит, кто же знал, что его гнев и боль прорвут блокаду? В Ларии бы сейчас устроили пир, радовались бы за мальчика. У нас… не поймут. И потому ты должен молчать о том, что видел… помни, что Арман — глава Северного рода.
— И ты не пришлешь ко мне магов?
— Пришлю к твоим людям, а ты проследишь, чтобы они все забыли. И будешь следить за тем, чтобы Арману каждый день варили зелье, и сделаешь все, чтобы научить его сдерживаться. Ты же сам хотел… помнить. Но ты дашь мне клятву, что никогда не выдашь и сделаешь все возможное, чтобы сохранить тайну Армана, я не хочу подвергать воспитанника опасности разоблачения.
Арман вернулся в кровать и притворился спящим. Вскоре он и в самом деле заснул, а, проснувшись, даже почти поверил Эдлаю, что это был всего лишь страшный сон. Что Вороной Армана сбросил и в поместье не вернулся, наверное, его выловили разбойники, и что Арман сильно приложился головой о ствол бука, потому ничего и не помнит…
Управляющего, потерявшего дочь, перевели в другое поместье, а архан, встретивший в лесу девчонку, как-то не вернулся с охоты. Говорили, что утоп в болоте, но что случилось на самом деле, не знал никто.
Пришла весна, дождливое лето закутало все вокруг в серые сумерки. Спать хотелось невыносимо… однако Арман читал. Хотя буквы и расползались перед глазами, но с того дня он ни разу не подписал ни единой бумаги, не вникнув в каждую ее строчку.
Он помнил Аринку. Все время помнил. И урок выучил хорошо — ошибки главы рода могут стоить жизни простым людям. А о том, что однажды ночью он был зверем, Арман вспоминать не хотел. Как и о предсмертном визге зайчонка и странном мальчишке, накормившем его сырой рыбой.
Все это всего лишь сон... дикий и глупый сон...
Между заказами Лис спал. И тогда волны воспоминаний захлестывали с головой, синяя тьма, через которую с трудом пробивался свет солнца, манила в прохладную глубину… и лишь ускользающий через пальцы разум держал на поверхности, тянул за собой, ни на чем подолгу не останавливаясь. Заставлял давиться соленой водой, слепнуть от брызгающей вокруг пены. А внизу, под волнами, мелькали давно забытые лица и места… родной дом. Старая яблоня под окном. Сгорбившаяся, вечно ворчливая соседка. Отец… тихая и ласковая мать…
Лис хотел было вглядеться в ее лицо, вспомнить цвет ее глаз. Зелень. Выцветшая от вечных слез зелень. И запах мяты от ее одежд… Виноватый, затравленный взгляд, когда его продавали темному цеху. Мягкий шелест дождя и сладковатый запах цветущей ивы.
— Колдуну все равно нет у нас места, — уговаривал пьяный, как всегда, отец, принимая золото из рук человека в темном плаще.
А потом человек подошел к одиннадцатилетнему тогда Лису, пронзил взглядом душу до самого дна, довольно улыбнулся и окатил болезненной волной силы. Теряя сознание Лис чувствовал, как его грубо кинули в повозку. Больно ударившись плечом о жесткий борт, он кивнул в ответ на тихий шепот:
— Даже не думай сбежать.
Потом была темнота подвала. Липкий ужас, когда никто не приходил целыми днями, и казалось, что ты один на этом свете. Ты и этот дом, полный едва слышимых звуков — скрипа половиц, приглушенных голосов, перестука маленьких лапок вдоль стен. И жажда… вечная жажда, что была страшнее холода и голода.
Однажды они пришли. Привели с собой светловолосого мальчонку, втолкнули его в подвал и сказали:
— Убей!
Лис убил. А потом долго валялся в лихорадке, но выжил. И убивал после этого легко, будто играючи. И был послушным и делал то, что от него требовали — убей, найди, принеси! Слушал неразговорчивых, скорых на наказание учителей, которые помогали справится с бушующей внутри силой, и не жил, полз от дня к дню, зависая ночами в странных снах.
В тот день миновало уже семь лет с тех пор, как Лис служил цеху. За окном весна утопала в дождевой дымке. Пряный аромат магии отозвался в груди болью, когда Лиса связывали с заказчиком клятвами. Раньше подобного не требовали. Раньше говорили — убей, сделай, принеси, и Лис подчинялся. Раньше он не видел заказчиков… теперь его заказчику продали. Мало того, из него сделали марионетку, что даже слова против сказать не мог. Не имел права.
Потому что хотел жить… потому что не верил, что там, за гранью, ждет его что-то хорошее, лучшее, чем тут. Ничего нет за этой гранью. И богов нет. И справедливости тоже… нет.
А потом была дорога. Повозка, что подпрыгивала на ухабах, весенняя сырость и застывшая в углу девушка. Она была даже красива — фарфоровая кожа, блестящие черные волосы, уложенные в толстую косу, обтягивающий полную грудь сарафан, мечтательные глаза… Лиса передернуло, когда он ее увидел впервые. Так красива снаружи, а внутри — мутное болото цвета гнилой крови, ни мысли, ни чувства, ни человечности. Но уже через миг Лис ей поверил. Ее голосу, ее словам, теплу ее тела, ее дыханию на шее…
И вдруг внутри стало хорошо, блаженно, и Лиса выдернули из повозки, уложили на траве, и кричали, кричали. А Лис любовался на пробивавшееся через молодую листву солнце и не понимал, почему они кричат. Бежала за шиворот теплая кровь, заказчик злился и ударил девчонку, да от души, так что по ее шее синяк расползся. А Лису было все равно — он тонул в блаженном покое, и зеленые блики расплывались перед глазами, и сердце билось мерно, тихо…