Его Высокоблагородие
Шрифт:
После чего, дабы завершить гастрономическое наслаждение должным образом, потянулся к раскрытой пачке папирос.
– Что тут у нас?
– глянул на картинку, украшенную рельефными медалями каких-то выставок и прочитал вслух, с каждым словом охреневая все больше и больше: - Папиросы крученыя, фабрики И. К. Соколова, Царь-Пушка, Санкт-Петербург, двадцать пять штук - пятнадцать копеек? Чего?..
– не веря своим глазам, я оторвал от пачки клочок акцизной марки.
– 1916 год... тысяча девятьсот шестнадцатый? Да ну нафиг?!! Да они за сто лет давно бы уже в пыль превратились...
Вот
Срочным порядком употребил еще пару глотков коньяка, потом крутнул колесико серебряной бензиновой зажигалки украшенной замысловатой монограммой, подкурил папироску и глубоко затянулся.
– Черт...
– причудливый клубок дыма поплыл по каюте.
– Неужели по жизни так бывает? Вот это сподобился...
Сразу вспомнился разговор с Лехой, где я выразил желание все начать с чистого листа, как в книге про бедолагу, занесенного неведомой силой во Францию пятнадцатого столетья.
– Типа, боженьке в уши, да?
– поинтересовался я у Николая Чудотворца, смотревшего на меня суровым печальным взглядом с дешевой иконы на стене.
– С какой-такой радости? За какие заслуги? Ты уж не гневайся за дерзость; я не жалуюсь и не ропщу, просто немного охренел от такого пассажа. Кстати, на каких условиях? Помнится, что я обещал завязать. Так вот, я серьезно подумаю над этим. Ну что скажешь?
Никола ничего не ответил мне, вместо этого в дверь деликатно постучали и вежливый голос сообщил:
– Прошу прощения, капитан приглашает вас к себе в салон...
– Позже, - неожиданно грубо рыкнул я в ответ.
– Сейчас я занят...
И подивился небрежным господским ноткам в своем голосе. М-да... а паренек в которого меня занесло, явно не из рабочего класса. Неужто из графьев?
– Извините...
– настойчиво, но по-прежнему вежливо возразил голос за дверью.
– Мне поручили срочно сопроводить вас, дело не терпит отлагательства. Возможно, в скором времени придется покинуть корабль.
Одновременно с его последним словом судовая машина стихла.
'Вот же попадалово...
– ругнулся я про себя.
– Этого еще не хватало. Но ладно, как раз разузнаю куда мы направляемся, да проясню ситуацию в целом. Не могу же я постоянно сидеть в каюте...'.
– Сейчас...
Покрутил в руках пистолет, немного поколебался и сунул его сзади за пояс, прикрыв жилетом. Потом вдел ноги в полуботинки и открыл дверь.
– Что случилось?..
Стоявший на пороге плотный кудрявый парень в затертой матросской форменке, приветливо улыбнулся, а затем от души врезал обмотанной тряпкой трубой прямо мне по голове.
Несмотря на то, что удар пришелся слегка вскользь, я не устоял ногах и рухнул как подкошенный на пол. Голова отчаянно кружилась, сильно тошнило, но каким-то чудом остался в сознании.
– Шмонайте и вяжите этого ферта, - как сквозь туман, доносились уверенные команды.
– Каюту запереть, ключ сюда. Не дай боженька, хоть спичка пропадет, спрошу, как с понимающих. Живо, живо...
Меня быстро, но небрежно охлопали, потом туго стянули чем-то руки, после чего
– Готово, Мирон. Чистый аки младенец.
– Рыжий, вяжи его и в кают-компанию к остальным, - распорядился Мирон.
– Лютый, Панас, Петруха, вы со мной. Будем брать Шмуклеровича с его лярвой. Да тише, тише, идиоты, не топайте как бегемоты...
– Подъем, морда буржуйская, - меня как пушинку за шиворот вздернули на ноги.
– Ужо отольются тебе слезки рабочего класса. Похлебаешь ртом дерьма вдосталь...
Я благоразумно промолчал и едва перебирая ногами побрел в направлении полученного в спину тычка. Морда буржуйская? Слезы рабочего класса? Как-то это неубедительно прозвучало. Переигрывает фраер, явно переигрывает. Тут дело пахнет банальным гоп-стопом. Но все равно, вот как это называется? И стоило огород городить с переносом в другую ипостась, чтобы тут же угробить обновленца руками негодующего пролетариата. Спасибо! От души благодарен. Сука, как чердак болит...
Через десяток шагов я наконец немного пришел в себя и немедленно грохнулся на пол, чтобы глянуть кто выступает за конвоира. И чуть не заорал в голос, когда провалившийся в кальсоны пистолет, едва не лишил меня девственности своим стволом.
– Чегой-то ты квелый какой-то...
– в поле зрения появился весь бугрящийся мускулами коротышка с побитой оспой красной рожей и огненно-рыжими волосами.
– А ну вставай, буржуйская морда! Вставай говорю, иначе получишь пулю в башку...
– Рыжий больно ткнул меня стволом револьвера в скулу.
– Слышишь, что говорю?..
'Рамсы попутал дырявый?! На кого клавиши щеришь, сявка?'.
– Внутри меня плеснулась дикая ярость. Но тут же прошла. Не время и не место. Ничего, позже сочтемся...
– Уже-уже...
– бочком, стараясь чтобы пистолет не вывалился из штанов, я встал на ноги.
– То-то же...
– довольно реготнул конвоир и еще раз пнул меня.
– Шевели ходулями...
Через несколько шагов мы подошли к трапу, ведущему на верхнюю палубу. А возле него наткнулись на двух парней, в такой же матросской робе, как у остальных представителей 'пролетариата', конвоирующих здоровенного и широкого как шкаф мужика в длинном сюртуке купеческого типа. Заросший курчавой бородищей как медведь, мужик был мертвецки пьян, едва стоял на ногах и люто благоухал ядреной смесью одеколона, спиртного и копченой колбасы с чесноком. Бородач выглядел настолько забавно и безобидно, что ему даже не стали связывать руки.
– Геология это вам... ик...
– едва ворочая языком и грозно тараща глаза из-под кустистых бровей, вещал он.
– Это вам не хухры-мухры, а точная наука, епть! Неучи! А кто свидетельствует, что матушка Земля плоская - еретики! Гореть им в геенне огненной! Прости мя Господи! Боже ца-а-аря хра-а-ни!!!
– закончив с 'точной' наукой, затянул он и начал торжественно осенять всех крестными знамениями.
После некоторой заминки бородача все-таки протолкнули по трапу наверх, после чего, вместе со мной, наконец подвели к двухстворчатой двери из красного дерева. Рядом стоял на посту длинный и нескладный, совсем юный матросик с какой-то архаичной фузеей у ноги.