Его
Шрифт:
— Ты будешь ассистировать, потому что…
— Для начала я бы никому больше не доверил прийти ко мне в дом.
— Ох! Вы займётесь этим здесь?
— Да.
— Где?
— Ты знаешь где, котёнок.
Я подумала о кухонном столе, ремнях. Крови.
Человек, которого он убил. Он был убийцей.
Моя внутренняя сущность была куда умнее, чем моё физическое тело, и я неловко заёрзала при мысли
— Тебя не будут связывать, — произнёс он. — Тебе введут лекарственный препарат. Местную анестезию.
— Я не отключусь?
— Нет.
— Но тогда этот твой друг узнает о нас? О тебе? — он нарочито моргнул, оттягивая ответ. Могла быть только одна возможная причина его колебаний. — Он уже знает?
— Он… Он такой же, как и я. В некоторых отношениях. В других не настолько.
— Как же так?
— Он гораздо менее терпелив, чем я.
Я вперилась взглядом в человека, который связывал и поддразнивал меня, подводя к краю сумасшедшего желания. Существовал ли кто-то ещё более плохой, чем он?
— Ты избегаешь вопроса, котёнок, — произнёс он.
— Я…
Я ещё раз посмотрела на линии. Закрыла глаза и попыталась представить, что они исчезли. Попыталась представить свою кожу чистой и без морщинок. Образ в моей голове был моим, но более молодым. Пятнадцатилетним. Перед тем, как я взялась за нож.
— Нет, — слово покинуло мой рот, как будто сделало это по своему собственному желанию.
— Нет? Ты не хочешь избавиться от них?
— Нет.
— Почему же?
Я повернулась к нему лицом. Подумала о коробке в его шкафу. Обо всех этих фотографиях, где он ещё мальчишкой был покрыт ссадинами.
— Почему ты хранишь те фотографии?
Его челюсть сжалась, вена начала пульсировать на виске. Он сделал глубокий вдох и расслабился.
— Я должен. Должен помнить боль.
— Но ты же будешь чувствовать её вне зависимости от этого, — произнесла я. — И вспоминать то, как… Это даёт тебе знание об опасности, скрывающейся внутри тебя.
— Стало быть, они напоминают тебе, насколько ты опасна? — улыбнулся он. — И насколько же ты опасна, котёнок?
— Куда опаснее тебя. Суицид — конечная остановка в маршруте побега.
— Так вот чем это было? Побегом?
— Возможно.
Он помолчал, глядя на шрамы на моих запястьях.
— Я хотел сбежать, —
— Гейб… — мне хотелось, чтобы он прекратил рассказывать мне это.
Я не сумела бы постичь такое признание. Учитывая, насколько ужасными были мои родители, наше положение никогда не было настолько плохим.
— Я хотел, чтобы он перестал бить меня и вместо этого причинил боль ей. И он это сделал. Он избил её так сильно, что я сделал то, чего никогда не делал. Она кричала и кричала, и я наконец-то перестал это терпеть. Я побежал вниз по лестнице к ним в комнату — мне никогда не разрешали этого делать. Ни при каких обстоятельствах, понимаешь? И он был там с ножом. А ещё там была она: её кровь сочилась, впитываясь в ковёр, словно тёмное винное пятно. Она была всё так же красива, — его плечи вздрогнули, а рот исказился. — Всё так же красива, словно день.
— Ты не знаешь, что с ним случилось? С твоим отцом? Не знаешь, где он?
— Нет. Если бы знал, в ту же минуту заявился бы к нему со шприцем в одной руке и открыткой в честь дня отца в другой, — его рот дёрнулся. — Я ужасный сын.
— У тебя никогда не было шанса.
— Может быть. А может быть, мне следовало убить его до того, как он убил её, — его веки задрожали при этом, опускаясь. — Так ты не хочешь удалять свои шрамы? — спросил он снова спокойно.
— Нет, — теперь я была напористее. Решительнее.
— Почему? Потому что ты можешь забыть? Это единственная причина?
— Нет. Это… — я сомкнула веки, стараясь отыскать в уме правильные слова. — Потому что они напоминают мне о том, насколько близко я подошла к тому, чтобы никогда не оказаться здесь и сейчас.
— И где ты сейчас? — пробормотал он.
Я положила голову на его грудь. Он обвил меня своими руками, опуская тёплые ладони на мою поясницу. Его ухо прижалось ко мне, словно он хотел утонуть в моей плоти.
— Я здесь, — сказала я просто. — Я с тобой.
Конец .