Ехидна
Шрифт:
Я отступила вглубь дома. Паника схватила меня за горло, вызвав приступ астмы. Восстановив дыхание, я схватила трубку телефона и позвонила на дежурный пост.
– Аллё, дежурка, – ответил на вызов Дениска.
– Слушай, дорогой, проверь, пожалуйста, камеры на моей пустоши, – жалобно попросила я, сжавшись в комок.
– Тебе что, лень в окно выглянуть? – взъерепенился Дениска.
– Ну, вот еще чего, вставать с кровати и глазеть. Смотри быстрее, а то приду и надеру уши.
– Чисто.
– Около дома посмотрел?
– Чисто.
– Спасибо, – я положила трубку на рычаг.
В дверь настойчиво стучали. Я вернулась в спальню. Взяла
– Алло, – шёпотом сказала я, тяжело дыша в трубку.
– Ехидна, – заорал на другом конце провода Пухляш. – Я нашёл!
– Знаю, Виктор Степаныч.
– А что ты шепчешь? – удивился он, сменив тему разговора.
– За моей дверью кто-то стоит, – нехотя призналась я.
– Кто?
– Не знаю.
– Так, поди, и посмотри, – с нажимом посоветовал Пухляш, зная мою мнительность.
– Что самый умный, да? – съязвила я.
– Быстро подошла к двери, – не выдержал препирательств Пухляш. – Трубку только не клади, я подожду.
Собрав все свое мужество в кулак, я осторожно положила трубку на столик и на цыпочках подкралась к двери. Неожиданно резкий стук в нее заставил меня отпрянуть назад. Сжав кулачки, я все-таки выглянула в глазок. Мужчина среднего телосложения, с коротко остриженными волосами стоял ко мне спиной. Высоко поднятый воротник коричневой куртки защищал его шею от ветра. Я принюхалась к замочной скважине. Пахло свежим бризом. Я вновь заглянула в глазок. Мужчина закурил, продолжая стоять к двери спиной. Я втянула ноздрями воздух, ничего кроме солоноватого привкуса моря и обожжённых солнцем камней. Интересно, сколько мне ждать, пока подействуют таблетки?
Не выпуская из виду дверь, двигаясь задом наперёд, я вернулась в спальню.
– Виктор Степаныч?
– Да, да, слушаю, – ответил он мне.
– У меня, похоже, проблемы.
– Проблемы?! – взорвался Пухляш. – Это у меня (два непечатных слова) проблемы! Это я теперь не смогу спокойно спать по ночам!
– Вы хотите поговорить об этом?
– Нет, перехотел.
– Избавимся от крысы сразу или помучаемся?
– Помучаемся. Наш проект под угрозой. Всё отменяется. Я распорядился всем залечь на дно.
– Может мне стоит навестить сестру? – решила я воспользоваться ситуацией себе на благо.
– Только по-быстрому туда и обратно, – согласился со мной Пухляш. – Ты мне еще понадобишься, когда начнётся заварушка.
– Хорошо, – на том мы и закончили.
Я положила трубку. Стук в дверь прекратился. Я легла на кровать, с головой накрывшись одеялом, мелко дрожа от пережитого ужаса. Мама не раз предупреждала меня, чтобы от всего держалась подальше, но разве в наше время кто-то прислушивается к советам родителей!? Теперь поздно кусать локти. Я увязла по уши.
До того, как мир окончательно сошел с ума, мне хотелось стать художником. Я больше всего любила рисовать море. Мои рисунки завораживали. Казалось, что если присмотреться, то можно услышать шум волн. Я мечтала о своей студии, выставках и громкой славе. Мы с сестрой уехали учиться в столицу. Я была влюблена в молодого поэта, с которым гуляла ночи напролёт. Прекрасное время, пронизанное тёплыми солнечными лучами и счастьем.
Осенью, когда мир рухнул, я навещала маму. Мы с ней долго прощались на вокзале и плакали,
Боялась опоздать, но успела в самый последний момент. Чудища атаковали город посреди бела дня. Когти, острые зубы, рога. Я прокладывала путь домой красным пожарным топориком, с которым успела свыкнуться и натереть мозоли на ладонях. В тот день мне пришлось забыть о ранимой душе, астме и прочих глупостях. Ужас отступил, оставив место тупому безразличию. Единственное, что имело смысл – добраться до дома.
Мама успела спрятаться в подвале. От соседей остались огрызки рук да ног. Я влетела в дом, кроша всех на своем пути. В суматохе не смогла ее нигде найти. У меня опустились руки. Я познала всю горечь отчаяния и безысходности. А потом мама выбралась наружу и увидела меня, с затупившимся топором и головой чудища в руке. Она обняла меня и заплакала. А плакать ей пришлось за нас двоих. Через минуту к нам пробился с улицы Петро. Он помог выбраться из дома и на тракторе отвез нас в порт, где укрылись другие уцелевшие.
Бойня длилась целую неделю. Я перестала различать день и ночь. Но чем больше людей собиралось вместе, тем сильнее нам хотелось жить. Петро совершил несколько вылазок в город, привозя на тракторе выживших. К тому времени Пухляш организовал в доках лагерь для пострадавших. Я боялась оставлять маму одну, но она, неожиданно для нас обоих, отпустила меня на битву.
Пухляш скептически осмотрел меня с головы до ног, поцокал языком, мол, не вышла ни ростом, ни силушкой, повертел в руках топорик и махнул рукой, что с дуры взять.
– Пойдёшь во второе звено, – подвел он итог осмотра. – Там много молодёжи. Вместе не так страшно будет.
– В одиночный рейд, – упрямо сказала я ему.
Пухляш криво усмехнулся.
– Дура, пропадешь.
– Это мы еще поглядим, кто первый из нас в ящик сыграет.
– Наведайся к Степашкину, – дал он мне задание, втайне надеясь, что выбрал самое безопасное. – Знаешь, где он живет?
– Знаю, – ехидно ответила я.
С легкой руки Пухляша ко мне намертво приклеилось имя Ехидна. Маме оно особенно понравилось.
Когда совсем стемнело, я поднялась с кровати, отлежав все бока. Сборы дорожного рюкзака заняли от силы пятнадцать минут. Перед отъездом я наведалась к маме. Она напекла мне в дорогу пирожков с капустой и картошкой, собрала гостинец для сестры, нацарапав на клочке бумаги письмецо с наставлениями. Я обняла её, сдерживая слёзы. Мама, всхлипывая, быстро отвернулась от меня. У порога меня проводил Петро, сухо пожав на прощание руку. После зачистки юго-западного круга от чудищ они с мамой стали жить вместе. Он сунул мне в рюкзак гранату и выпроводил за дверь, пожелав удачи.