Эхо Мертвого озера
Шрифт:
Оглядываюсь по сторонам, разглядывая кухню. Она яркая, современная, со светло-серыми шкафами, сверкающими гранитными столешницами и кухонными принадлежностями из нержавеющей стали. Все безупречно: ни отпечатка пальца, ни пятнышка. Сажусь и делаю глубокий вдох. В этом доме никто не готовит, здесь вообще не пахнет едой. Наверное, им приносят поесть соседи из сострадания, или Ларсоны сами что-то заказывают, когда находят в себе силы. Судя по заострившимся щекам Пэтти, это происходит не слишком часто.
Хозяева жестом приглашают к круглому деревянному столу
– Мы хотим вам помочь. Здесь копия ее дневника и другие бумаги, которые мы нашли у нее в комнате, – записки и всякое такое. Еще мы скопировали информацию с ее ноутбука и сделали резервную копию с ее мобильного на новый телефон. Пароль простой – один-два-три-четыре-пять-шесть.
Клифф берет мобильник, чтобы показать мне, и на заблокированном экране появляется фотография Джульетты с ее ровесницами. Отец морщится и кладет телефон на стол экраном вниз.
Вряд ли там есть что-то, чего я не знаю. Как только я согласилась взяться за дело, Джи Би прислала мне все материалы, включая файлы из ноутбука и телефона Джульетты. Но я все равно ценю стремление родителей помочь. Отодвигаю папки в сторону. Посмотрю их потом: вдруг в моих материалах чего-то не хватает…
– Спасибо, – благодарю я. – Это может пригодиться. Но сразу скажу, что я ознакомилась со всей информацией, к которой у нас есть доступ, – а ее очень много. И буду с вами откровенна, мистер и миссис Ларсон: у меня нет ощущения, что полиция, ФБР или Бюро расследований Северной Каролины многое упустили, если вообще что-то упустили. Судя по всему, они провели тщательное следствие. Я могу проверить все еще раз и попытаться найти то, что они могли не заметить. Однако вы должны быть готовы к тому, что результата не будет.
Оба кивают. Мать Джульетты так и не проронила ни слова. Зато отец подает голос:
– Да, мы понимаем, но нужно хотя бы попытаться. Вам удалось найти того похищенного сектантами мальчика, когда все остальные уже махнули на него рукой. Вы обязательно найдете нашу девочку.
Сейчас совсем другое дело, но я не могу сказать об этом вслух. Тогда никто даже не расследовал исчезновение парня, и мне просто повезло, что он оказался еще жив, когда мы его нашли. А к пропаже Джульетты подключились и пресса, и полиция, и ФБР.
Оба родителя держатся довольно замкнуто, словно оцепенев. Но когда после долгого молчания мать поднимает голову, я поражена выражением ее светло-карих глаз. В них сплошное страдание и мольба, чтобы все закончилось.
Инстинктивно тянусь к Пэтти и беру за руку. Она глубоко всхлипывает, но по-прежнему молчит. Наверное, не может выразить словами свои чувства. В ее душе настоящий ад, и единственный выход – моя только что протянутая рука.
Наконец она спрашивает:
– У вас есть дети, миз Проктор?
– Да. Дочери семнадцать, сыну пятнадцать.
Уголок ее рта слегка приподнимается. Не от улыбки, а от мысли, что у меня ребенок того же возраста, что и у нее.
Она
– Знаете, до рождения Джульетты было так странно ощущать, что внутри меня бьется еще одно сердце. Я клялась, что чувствую это, хотя врачи говорили, что у меня просто разыгралось воображение. Но я точно знала, что ее крошечное сердечко трепещет где-то глубоко во мне. И знала, что, если когда-нибудь оно перестанет биться – до ее рождения или после, я тоже это почувствую. Мир просто внезапно погрузится в тишину.
Она снова смотрит мне в глаза:
– Как думаете, вы бы почувствовали, если б что-то случилось с кем-то из ваших детей? Если б кто-то из них…
Она замолкает, не в силах договорить, будто это смертный приговор.
Я не отвечаю. Это и не нужно.
– Я все еще чувствую ее сердце, миз Проктор… – Ее голос охрип от многочасовых рыданий. – Моя малышка жива. Я точно знаю.
Умом я понимаю, что Пэтти никак не может знать, жива ли ее дочь. Но логика не имеет значения, когда речь идет о собственном ребенке. Я понимаю связь, о которой она говорит. Я сама чувствовала такое.
И теперь исчезновение Джульетты становится для меня личным делом. Я хочу найти ее не только ради денег или по долгу службы – это долг одной матери перед другой. Я не могу бросить эту женщину. Я ее последняя надежда, и нельзя лишать ее этой надежды.
– Сделаю все, что в моих силах, – торжественно обещаю ей, будто клянусь на Библии.
Знаю, это глупо. Шансы ничтожно малы. Мне не нравится быть тем последним шансом, на который вся надежда. У меня нехорошее предчувствие, что моя психика сильно пострадает при любом исходе дела. Но отказаться уже невозможно.
На леденящую долю секунды, забыв все наставления психолога, я вспоминаю, как сидела в запертой комнате рядом с женщиной с такой же нечеловеческой мукой в глазах. Как обнимала ее, пока она истекала кровью в мучительной агонии. Кто-то должен был быть с ней. Чувствую, как на меня накатывает сначала горячая волна, а потом холодный прилив тошноты. Нет. Это в прошлом. Это совсем другое дело. Забудь.
Пэтти сжимает мою ладонь, возвращая в настоящее.
– Спасибо, – шепчет она, убирает руку и вытирает глаза, прежде чем вздохнуть и изобразить вежливую улыбку. – А теперь могу я предложить вам чай со льдом?
Переход резкий, но, похоже, необходимый. Переключиться на привычное южное гостеприимство – единственный способ не рухнуть в бездну боли. Пэтти явно нужно побыть одной, чтобы прийти в себя, и я киваю.
– Было бы чудесно, спасибо.
Пока она достает из холодильника стаканы и кувшин, я вынимаю свои папки и блокнот. И беру свой телефон.
– Не возражаете, если я включу диктофон? Мне легче работать, когда не нужно записывать, и я могу сосредоточиться на вашем рассказе.
Я умалчиваю, что это к тому же позволяет мне сосредоточиться на людях, на их манере разговора. Сразу заметно, если они нервничают или путаются в показаниях.