Эхо Москвы. Непридуманная история
Шрифт:
Л. РЯБЦЕВА: Говоря про Андрея Васильева… Он как раз в нашем последнем эфире сказал о том, что вы без этого жить не можете – вы не можете жить без этой сумасшедшей гонки, без «Эха».
А. ВЕНЕДИКТОВ: Могу, потому что для меня люди – главное. Для меня не структура главная. Мне плохо, когда уходят люди. Можно построить другую конструкцию, можно построить другой проект, наверное. Сейчас – не знаю. И насколько сил хватит – не знаю (про надгробие опять). Но, в принципе, можно построить другую конструкцию. Главное – людей сохранить.
Л. РЯБЦЕВА: Надгробие может проектом стать. Можете начать уже планировать дизайн.
А.
Л. РЯБЦЕВА: Через запятую. Столб.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, надо уже большое надгробие, через запятую абзацами писать. Столб Хаммурапи – это смешно, да.
Л. РЯБЦЕВА: Что будет после вас на «Эхе» и будет ли «Эхо» после вас?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Конечно, будет, но оно будет совсем другим. Конечно, «Эхо» во многом слеплено по образу и подобию… Естественно, я его лепил, исходя со своих вкусов и интересов. Я ставил людей – ошибался. В эфире ставил программы – снимал. Ставил так, как мне казалось… Ты же знаешь, что последнее слово за мной всегда по программе. Снять людей – это вообще для меня чудовищно. Вот сейчас это будем делать. Вообще чудовищная история! Я всегда мнусь перед тем, как разговаривать. И, конечно, «Эхо» – это отражение меня. Я имею в виду информационную политику и вообще всю политику, не только внешний контур. Уйду я – придет другой человек. Может быть, «Эхо» будет лучше. Оно будет другим. Очевидно, что это все слеплено с меня. Я сам лепил это с себя.
Л. РЯБЦЕВА: Так все говорят, что «Эхо» – это вы.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Они говорят, потому что я 17 лет здесь. Люди, которые понимают, понимают, что это целиком моя вкусовщина. Каждый журналист, каждая программа, каждый приглашенный новый гость – «важно», «неважно», «участвуем», «не участвуем» – это в конечном итоге мое решение. Это просто вопрос ответственности, я привык на себя брать. Это нормально для меня – брать на себя ответственность и признаваться в поражениях.
Л. РЯБЦЕВА: По поводу вкусовщины – как это вырабатывалось? Методом проб и ошибок или же просто родились с этим ощущением?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Во-первых, конечно, моя предыдущая профессия школьного учителя… Ты же ставишь оценку. Школьный учитель: один ставит «3», другой ставит «5». Это всегда отметка, это всегда вкусовщина на самом деле. И когда я это понял, будучи молодым учителем, я стал осторожнее ставить оценки, потому что там возможны последствия: ставишь двойку, а родители убивают. И я в младших классах перестал ставить двойки. Через пять лет я просто двойки перестал ставить в младших классах. Старших не убьют, старшие сами жлобы, а младших били за это, пороли некоторых. И я перестал ставить двойки. Швырял дневник, «Уходи из класса!», но я не ставил, не фиксировал двойку и ни разу не вызывал родителей, потому что я же не знаю, какой конфликт я порождаю.
История в том, что ответственность ты принимаешь на себя, имеет обратную сторону. Все, что ты делаешь, – это вкусовщина. А если ты самоуверен, как я, ты еще считаешь это правильным.
Л. РЯБЦЕВА: История со Стивом Джобсом – человеком, который был никем. Откровенно говоря, просто ботаник, на самом деле не самый гениальный, надо сказать, он просто собрал команду. И всегда им двигала одна мысль, одна фраза: «Люди не знают, чего они хотят. Я могу им дать то, что они хотят, – и они это захотят абсолютно точно». Меня интересует не вопрос
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это техническая история, на мой взгляд. Я просто понял, что это старая история: надо не рыбу дарить, а удочку. И когда я это понял, я выдохнул и сказал: «Моя задача – открывать двери». Я – ключник. Я открываю двери другим. А дальше – сами.
Л. РЯБЦЕВА: Вы сейчас говорите со стороны журналистов. А я хочу понять еще про сторону потребителя. Есть слушатель, которого вы как-то чувствуете, и вы понимаете, что именно эта рыба ему нужна, а эту рыбу может поймать именно вот этот журналист. Или что?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я понял, Леся. Это одновременно и чувство, то есть чуйка, но я еще и математик – я считаю, я просчитываю. Я очень много читаю поэтому, я смотрю социологию, я разговариваю с референтными группами, людьми. То есть я не доверяю своему чутью. Только чутье – это ошибка. Я еще изучаю вопрос. Совмещение чутья и изучение, мне кажется, как правило, дает позитивный эффект. Хотя ошибок столько, что мало не покажется, мама не горюй.
Л. РЯБЦЕВА: Кстати, про ошибки. Какая за 17 лет главная ошибка, прямо вот трындец-ошибка?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Трындец-ошибки не было, иначе «Эха» бы не было.
Л. РЯБЦЕВА: Вас как менеджера?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я не буду называть фамилии. Я ставил людей слишком рано на ответственные участки эфира – и они ломались, и я их вынужден был снимать. Они продолжают работать на «Эхе», многие, но это было неправильно, то есть я их ломал. Я их ставил, они ломались, я их возвращал назад, но они были уже поломанные. И я не мог их вернуть… Ты сама знаешь, некоторые люди дважды заходили и уходили. Вот это самое главное.
Л. РЯБЦЕВА: Трижды.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Наверное. Это самая большая ошибка, когда я ломал людей таким образом, то есть неподготовленных. А я-то считал, что они могут, я их ставил на участки эфира. А потом понимал: мама родная! Аккуратно заменял, но люди уже были травмированы.
Л. РЯБЦЕВА: Признайтесь, вы же так задавливаете! Я по себе знаю. Вот вам взбрело в голову, что человек готов. На своем примере опять же. Я говорю: «Нет, не готова. Отвалите, не трогайте меня». Вы начинаете додавливать. Кстати, я не могу понять, зачем вы додавливаете. Чтобы понять мою реакцию, то есть понять: правда ли, что я не могу, или я просто боюсь? А потом, когда задавливаете, человек соглашается, ломается, не дай бог. Ну, это же катастрофа, для вас двойная. Получается, вы два раза сделали ошибку.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Так я тебе и расскажу.
Л. РЯБЦЕВА: Я знаю на себе просто, я часть этой истории, как это все внутри, когда ты полгода отказываешься от эфира, ты просто: «Нет! Ни за что! Никогда!»
А. ВЕНЕДИКТОВ: Хлопаешь дверью, устраиваешь истерики.
Л. РЯБЦЕВА: Да, уходишь на неделю в отпуск.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Смотри, это же опять чуйка и расчет. В конечном итоге нельзя поставить человека, который говорит «нет». Все хотят. И ты понимаешь, что эфир – это наркотик. Этот наркотик все хотят. Отказ – это, скорее всего, страх. Если я вижу в человеке возможность и потенциал (может быть, ошибочно), я, естественно, исходя из интереса службы, начинаю его подталкивать под задницу в том направлении, в каком надо – кого-то более жестко, кого-то менее жестко.