Эхо Непрядвы
Шрифт:
– Внуки? – спросил Тупик.
– Внуки, батюшка. У меня один сын да три девки, а у сына – уж трое парнишек. Да у старшей летом второй народился. Одни мужики пошли – не иначе к большой войне.
Тупик промолчал, Фрол успокоительно заметил:
– Самую большую войну, почитай, пережили.
Колдовавшая в бабьем куте хозяйка перекрестилась, потом позвала:
– Марфа, пособи-ка мне.
Из-за дерюжки вышла чернобровая, полная молодуха, степенно поклонилась гостям. На столе враз появились в больших глиняных чашках нарезанный хлеб, моченые яблоки, пироги, два темных пузатых кувшина. В середину стола хозяйка водрузила большую сковороду жаренных в сметане карасей.
– Угощайтесь, гости дорогие. Чем богаты…
Старик разлил
– А где же молодой-то хозяин? – спохватился Тупик.
– Не обессудь, батюшка, в овин я ево послал. Дела много, а мужицких рук две пары, всего засветло не успеваешь.
После меда разговор пошел живее. Боярин спросил, хватает ли в хозяйстве земли, тягла и скота; старик не жаловался. Мужиков вот только двое. Скот пасти, за огородом следить, полоть и жать есть кому – две бабы да две девки, и двое мальцов уже пособляют, а на мужицких работах трудно. Зять готов бы перебраться сюда от московской Раменки – тесно там на земле становится, – да куда тут еще четверых пихать? – и самим уж тесно.
– Тесно? – вскинулся Фрол сердито. – Ты, Стреха, попривык к соломенным застрехам, што воробей, слава богу – хоть заставили эту избу срубить. Лес кругом несчитаный, а ему тесно! Вы вот што. Неча вам зиму-то бока на печи отлеживать – навозите-ка лесу на добрую избу, а то и на две. Да ошкурите по оттепели. Зимой – самое рубить дерево, никакая гниль в нем не заведется, век простоит. Весной, как отсеемся, соберу толоку – да в один день и поставим избу твому зятьку. Осенью пущай и въезжает.
– Согласны мы, батюшка староста, – подала голос хозяйка. – Еремей, ты чево сидишь, как сыч, – кланяйся господину.
– Пойдешь с обозом в Москву – сговаривай зятя. – Фрол покосился на боярина. – А он не в княжеской ли отчине?
– Боярская там деревня, морозовская. Да не в кабале он.
– Ой ли? – качнул головой Тупик. – Знаю я Морозова Ивана Семеныча, он умеет брать смердов в крепкую крепость. Но ежели зятька твово не охолопили, при нужде и откупиться поможем. Трудами разочтется… А мед у тебя, хозяин, добрый. Налей нам еще по кружке – да и пора отъезжать.
Разливая мед, старик переводил трезвый, хитроватый взгляд со старосты на боярина, будто высматривал, хорошо ли гости подгуляли, потом торопливо заговорил:
– Зятя склоню, лесу заготовим, а как приедет – землицы б нам ишшо чуток?
– Эвон за рощей сколь уж годов земля пустует, – ответил Фрол, отхлебывая мед. – Бери да паши.
– Легко сказать – паши. По той стародавней залежи мелоча поднялись – березка да осинка, а иде – ракита с елкой. Да и далеконько.
– Тебе поле на полатях надобно? Три мужика – силища. И корчевать мелоча – не вековые дубы.
– Оно так, батюшка Фрол, да и на то времечко уйдет. А исть, пить кажный день хочется. Потихоньку мы б и ту кулигу подняли. Но тут вот близехонько за горушкой – березнячок вперемешку с черемушкой да смородинкой. Болотце там ледащее, верховое, кочкарнику немного. Спустить воду, выжечь да раскорчевать – нам и вдвоем на год работы. А землица там – на хлеб мажь заместо масла. Засеять горохом, репой да капустой али другим овощем – на всю отчину нарастет. Можно бы и под гречиху отвести – с кашей да с медом будем.
Фрол, теребя бороду, сердито уставился на старика.
– С кашей ты будешь. А с этим будешь ли? – Он ткнул в сковороду с жареными карасями. – Хитер ты, Стреха, да не умен. Гребешь рыбу возами и не подумал, отчего озерко твое такое бездонное: лови – не выловишь? Ручей-то в него бежит из того ледащего болотца, родники там живут невидимые. Погубишь березнячок – погубишь и родничок, ручей иссохнет, и рыбка сдохнет. В первую же зиму будет замор, а там и само озеро кончится. Ему же еще сто, а может, и тыщу лет кормить людей рыбой. Так ли говорю, Василь Ондреич?
– Так, – согласился Тупик.
– Я в Звонцах единой талины на берегу срубить не даю, потому в тальниках ключи заводятся, а без них озеру – смерть. Вашему брату ведь дозволь батожок сломить – всей рощи не станет. Лесу не жалко – его вон сколь пропадает вокруг, да знай, где рубить. Ты вот, Стреха, пошто дубраву-то с наветру извел? Лень, што ли, за полверсты по дрова съездить? Небось продувать стало зимой, топить надо чаще и по дрова бегать – тож. Ишь как он, бог-то, ленивых наказывает.
– Да ить как оно вышло, батюшка? Зимой переметет дорогу, и за полверсты не пробьешься, особливо с возом дров. Вот и рубишь поближе…
– А ты будто и не знал, когда дрова легше заготовить.
– Таперича мы знаем – до снегов.
– «Таперича». Кабы ране не ленился, таперича дубрава стояла бы на месте. А то живешь на сквозняке и мальцов радости лишил – погулять негде, соку попить березового, и птица лесная ушла от тебя – поди, червяк вредный огород поедом ест, яблоки точит…
Слушая Фрола, Тупик невольно задумывался, как непросто, оказывается, быть хозяином на земле. Государи и знатные люди за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочетов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А меньшая ли наука – читать землю, от которой кормимся? Много ли сыщется таких «землечетов», как этот звонцовский староста? Всякое знание и умение – пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, кричника – собирается по капле веками, передается от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем мудрого опыта, каждый ли прибавляет к нему свое? И что человек выбирает для себя в известном, что передает наследникам? Еремей Стреха – тоже ведь мужик не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от земли. Но выгода его какая-то животная, сиюминутная – волчья. Дай волку волю – он все живое вокруг порежет, подушит, а завтра подохнет с голоду. Так же и Еремей. Стоит роща под боком – руби ее, зачем маяться, в дальний лес по дрова ездить? Приглядел кусок земли под горох и капусту – суши болото, губи родник. Чем это обернется для него завтра – дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена – пахарь вел с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь еще лес для мужика – враг. Где-то, но не в московском уделе. Почему же таким, как Еремей, не хватает ума изменить прежнее хищническое отношение к лесам? Да и к самой земле? Может, потому, что еще глубоких корней не пустили в эту землю, не чувствуют себя ее хозяевами? Надо, надо помочь Еремею перетянуть сюда зятя с дочерью.
А Фрол – хозяин. Вся жизнь его – в сельской общине. Тупик понял это еще на Куликовом поле. Такого мужика стоит поберечь и держаться за него обеими руками.
Тупик встал, подошел к полатям, потрепал волосы старшего мальчишки.
– Как звать, богатырь?
– Васькой.
– Ишь ты, тезки мы с тобой. Пойдешь ко мне в дружину, как вырастешь?
– Не-е.
– Чего так? Аль мечей боишься?
– Дедка сказывал: все дружинники – боровья гладкие. Мужиков-то под татарские мечи поставили, а сами – за дубравой спрятались. А как мужики-то Орду побили – так и повыскакивали татарское добро хватать.
Круглое лицо старика вытянулось и стало белее бороды. У Фрола рот приоткрылся. Тупик захохотал:
– Ай да Васька-богатырь! Резанул боярину мужицкую правду! – Он снова положил руку на голову мальчонки. – Эх, брат, кабы твоя правда была! Хочешь мою послушать? Вот те крест – не совру. Было со мной в той сече два десятка дружинников, молодец к молодцу, таких теперь, поди, и не сыщешь по всей Руси. А осталось – я да еще один, и тот увечный. Сколько там полегло князей да бояр больших, не мне чета, я уж и не припомню. Простым дружинникам – счету нет. Все там славно рубились, Василий, и мужики, и дружинники. Стала татарская сила нашу ломить, тогда те, што прятались за дубравой, и пришли нам на помощь. Без них не победили бы мы, и ты никогда уж не увидал бы ни дедку, ни тятьку. Такая она, брат Василий, главная правда.