Эхо Непрядвы
Шрифт:
От моста галопом неслись двое конных. Передний в белой расшитой сорочке и красной бархатной шапке остановил коня на скаку, птицей слетел с седла.
– Рад служить, государь!
– Послужи, Бодец. Зря я на тебя, однако, грешил сегодня… Эй, Вавила, поди ближе. – Когда пушкарь приблизился, воевода спросил: – Глянь-ка, знаком тебе этот человек?
Молодой боярин быстрым взглядом обежал мужика:
– Можа, видал гдей-то, а можа, и нет.
– Вспомни, боярин, не ты ли меня прошлой осенью в баню запирал?
– Ха! Странник? Дурья башка, куды ж ты
– Погодь, Бодец, – остановил воевода. – Што там с конем-то вышло у вас?
– Какой конь, Дмитрий Михалыч? У меня коней полно. Люди надобны, мужики. Давай обратно, што ли, так и быть, приму…
– Довольно, Ванька! На княжьей службе Вавила, не сговорил прежде, теперь – неча. И винился я пред тобой зря – несет, будто из медуши. Назад ступай да скажи Никифору: довольно меды усиживать – завтра, может, понадобитесь.
Пушку и побитые щиты воевода приказал доставить к нему на подворье, Вавиле – зайти в княжеский терем для разговора.
На следующий день утром у великого князя была дума. Из Городца-Мещерского от князя Хасана примчался вестник: через Казань в Нижний Новгород проехал посол Тохтамыша с отрядом в семьсот воинов. Посол идет в Москву, но сначала как будто – в Тверь.
Димитрий оглядел собрание с привычным уже чувством утраты – нет Бренка, нет Тарусских, нет Белозерских… Нет даже князя Владимира Храброго – уехал в Боровск и Серпухов. Сытые лица бояр вдруг вызвали глухое раздражение, словно эти люди виноваты в том, что лучшие не вернулись с Куликова поля. Молча прошел князь к своему трону на возвышении, сел, и бояре уселись, выжидающе глядя на государя. Было душно, а иные – в соболях и бобрах. Завезли откуда-то дурацкий обычай рядиться в меха даже летом, чтобы похвастать богатством.
– Дворский, вели растворить окна. Сопреют бояре, с кем думать буду?
Сопели, утираясь, пытливо смотрели в лицо князя: шутит или всерьез? Под усами Боброка-Волынского таилась усмешка.
– Стало мне ведомо, бояре: в Нижний Новгород прибыл послом от великого хана Тохтамыша сын его царевич Акхозя. А с ним, почитай, тысячный отряд войска. Идет он к нам. Што вы мне посоветуете: слать навстречу бояр аль, может, самому ехать – все ж ханский сын?
– От кого ведомо сие? – недоверчиво спросил Морозов.
Боброк остро глянул на боярина – ишь ты, удивился! Считает себя посредником между Донским и Суздальским, ему непонятно, отчего посланец из Нижнего минул его боярский двор.
– Весть от верного человека, – спокойно ответил Донской.
– Чего ж это ханский посол поперся чрез Нижний? – спросил русобородый, моложавый Федор Кошка, сын знаменитого посольского боярина Андрея Кобылы, недавно умершего. – В Москву из Орды есть короче пути с тысячным-то отрядом.
– Послу дороги не заказаны, он их сам выбирает.
– Или хан за него, – отозвался Тетюшков.
– Верно, Захария, – ответил Кошка. – Глядишь, из Нижнего еще в Тверь аль в Рязань наладится.
– Тогда и неча нам встречать его, – отрезал Тетюшков. – Не заблудится, раз ему и окольные дороги известны.
– Што говоришь, боярин! – вскинулся Морозов. – Обидеть посла-царевича? Да пошли хотя бы меня, государь, – исполню посольство как надо.
– Небось когда Мамай стоял на Дону и смертью нам грозил, ты, Иван Семёныч, за чужие спины прятался, животом страдал, а ныне в посольство набиваешься, – проворчал недовольно Вельяминов. – Есть заслуженнее тебя.
Морозов побагровел, вскочил, полы бобровой шубы разлетелись.
– Ты, окольник, не кори меня московским сидением! Тебе государь лапотный полк доверил, нам же со Свиблом – стольный град.
– Довольно, бояре, считать заслуги. Совета жду от вас. Так ты, Захария, вовсе не советуешь встречать посла?
Тетюшков поднялся:
– Да, государь. Не тебе ныне искать чести у царя татарского. Больше скажу. Воля посла выбирать дороги к Москве, но водить по Руси тысячные рати воли не давай. Довольно и одной сотни.
От наступившей тишины вздремнувший было старый Свибл вскинул поникшую голову и уронил горлатный столбунец. Никто не засмеялся. Молодой Василий Вельяминов быстро поднял шапку, что-то шепнул боярину на ухо. Свибл хрипловато сказал:
– Послы из Орды приводили тысячное войско, когда привозили ярлыки на великое княжение Владимирское. Мне сдается, царевич тож не с пустыми руками.
Донской усмехнулся:
– Хоть ты и спишь изрядно, Федор Андреич, а как проснешься – каждое слово твое золотое. Что ж, решать будем. Ты, Морозов, хочешь встретить царевича – так нынче же отправляйся в Нижний. Где бы ни нашел Акхозю, скажи: на нашей-де земле ушкуйники повывелись и довольно ему сотни нукеров. Вторжение тысячи вооруженных татар в московские пределы сочту за военный набег. Ступай.
Морозов раскрыл было рот, но, встретив взгляд Донского, поспешно поклонился.
– Ты, Дмитрий Михалыч, – обратился Донской к Боброку-Волынскому, – призови Владимира Красного да пошли его с Тупиком по нижегородской дороге. Пусть возьмут четыре сотни. К ним присоединится отряд Хасана. Встретят посла и проводят. Но коли он ослушается и поведет более сотни всадников, пусть заступят дорогу.
– Слушаю, государь.
– Последнее, бояре. Взято было мной из казны серебра полтысячи гривен – для дела оружейной сотни. Теперь больше требуется – без вашего приговора не обойтись.
Бояре замерли: тысячи рублей серебром не хватило?
– У нас што, оружия меньше прежнего?
– Меньше. С Куликова поля, почитай, и единого щита целого, панциря непорубленного, меча незазубренного не привезли. Что можно, мы выправили частью в Москве, частью по иным городам. Но плох воевода, у коего на две рати запаса нет.
– Сколько надобно, государь?
– Две тысячи рублев. Железо дорого, медь не дешевле, а нам того и другого требуется немало.
– Две тысячи! Помилуй, Димитрий Иванович! Не лучше ли столько ж добавить да и снарядить ушкуйный караван за море?