Эхо войны
Шрифт:
— Ясно — подытожил русский и, потеряв интерес к курящейся едким дымом воронке, принялся спускаться, цепляясь за приваренные скобы — Инга, посматривай по сторонам. Битум, тебя это тоже касается. Остальных на время ремонтных работ на периметр поставлю.
— Так точно! — отрапортовала девушка, я молча кивнул и покосился на лежащую на крыше кузова оторванную по локоть руку. Судя по обилию волос на предплечье и по массивности, рука мужская, хотя в наше время с уверенностью не сказать — видал я таких женщин мутов, что куда там виденному на картинках сибирскому медведю.
Небрежным ударом ноги скинув изуродованную конечность на землю, я покрутил головой по сторонам и недовольно процедил, ни к кому не обращаясь:
— Надо
— Причина? — коротко спросила Инга.
— Запах — столько же коротко ответил я и, посчитав тему исчерпанной, направился к краю, намереваясь спрыгнуть и заняться делами — например, проверить сохранность рюкзака и немного послоняться вокруг грузовика. Вдруг да найду что-нибудь интересное или вкусное — живот начал урчать, требуя запихнуть в него что-либо съестное.
Однако Инга столь краткого ответа не приняла и, ухватив меня за плечо, потребовала более развернутых объяснений:
— Поясни. Что за запах?
— Мясной — буркнул я, стряхивая ее ладонь с плеча — Ты запахов не различаешь? Не чуешь, чем воздух пахнет?
Демонстративно принюхавшись, Инга утвердительно кивнула:
— Чую. Пылью и отработанной солярой. От автобуса горелыми покрышками пахнет. Кажется, тухлятиной откуда-то попахивает.
Я покачал головой. Помимо перечисленных ею, я ощущал множество более слабо выраженных запахов. Начиная от принесенного ветром аромата цветущих тюльпанов и кончая кислым запахом рвоты — похоже, одного из сидящих в автобусе охотников вырвало от тряски. Или распороло желудок одним из залетевших в окно копий. Но сейчас все запахи едва заметны на фоне забивающей нос вони растерзанного мяса, крови и смрадного духа из разорванных взрывом кишечников. Воняло мертвой плотью. И для нас это очень плохо — не стоит находиться рядом с источником столь соблазнительного для пустынных падальщиков и хищников запаха. Это чревато бедой. Но как это объяснить чужаку, не знающему об опасностях пустыни ничего?
— Здесь умерло много человек — предпринял я попытку разъяснить — Умерло от разорвавшего их на клочки взрыва. Этот же взрыв разнес по сторонам запах мяса, крови и бывшего в кишечниках дерь… э-э-э…
— Дерьма — закончила за меня девушка — Будь проще, Битум.
— Да — кивнул я — Запах дерьма. А все вместе — покрытое запекшейся кровью дерьмо и начавшее подгнивать на солнце мясо, это словно… приглашение на обед для целой кучи голодного зверья. Скоро они будут здесь. Еще до заката явится куча дневных падальщиков, а ночью их станет куда больше. Понимаешь?
Вместо ответа Инга похлопала ладонью по прикладу снайперской винтовки, но я пренебрежительно фыркнул и имел на то полное право.
— Да, я видел, как ты убила здорового варана, пробив ему башку единственной пулей. Меня впечатлило. Но это варан, он большой. А ты сможешь попасть из винтовки по крохотной песчаной осе падальщику, чье жало смертельно ядовито? Сможешь? Или вовремя увидеть заглота, передвигающегося под песком? Если эта тварь схватит тебя за ногу, то тут же начнет переваривать живьем. Стряхнуть его или быстро убить не получится — толстый костяной панцирь и зубы не дадут этого сделать. Заглот совсем небольшой и сливается с песком. Он конечно трупоед, но если на него невзначай наступить… был у нас в городе такой случай. Заглота тогда быстро убили и распотрошили на куски, но от проглоченной ступни и лодыжки остался кусок почти переваренного мяса и несколько изъеденных желудочным соком костей. Ногу девочке пришлось отрезать по колено. И это в городе, куда заглот заполз случайно, а сюда, на сильный запах падали их сбежится побольше десятка. А вараны? А местные волки с их гнилой заразой на клыках? А…
— Все! Хватит — Инга поспешно выставила перед собой ладонь — Ты меня убедил. Пойду предупрежу Бориса, пусть поторопятся. А ты поглядывай по сторонам.
Перед тем как спуститься
— А… а как выглядит этот заглот?
— М-м-м… — помедлил я, вспоминая увиденных мною этих страшных тварей — Как серый и волосатый ползучий носок с лапками. Шерсть растет пучками между бляшками костяной брони, хвост плоский, кожистый, стелется по земле. Глазки маленькие, почти слепые, но нос очень хороший, чует малейший запах. И еще здоровенная зубастая пасть. Сам он обычно маленький, но может заглотить кусок мяса втрое больше себя — его тело растягивается как резина.
— Как носок?! Ползучий? — фыркнула девушка — Ну ты сравнил! Как червь скорее.
— Не — не согласился я — На червя не похож. И на змею не похож. Говорю же — выглядит точь в точь как грязный носок. И пахнет так же. Да! Он крайне тупой, нападет, если на него наступить, ну или когда чувствует запах старого пота, грязи, гангрены и прочей вкуснятины, что он так любит.
— Ну-ну — неопределенно протянула Инга и невольно повела носом, принюхиваясь к обтянутому песчаным камуфляжем плечу — Буду знать. Посматривай по сторонам.
Я проторчал на раскаленной от солнечных лучей крыше грузовика почти час, добросовестно неся стражу. За это время не случилось ничего, о чем стоило упомянуть. В некотором отдалении от гигантской воронки началось едва заметное шевеление — чудом уцелевшие после взрыва и пришедшие в себя людоеды с трудом выползали из-под искореженного металла и куч песка. Окровавленные, обожженные, лишившиеся различных частей тела — жалкое зрелище. Угрозы ноль. Гораздо сильнее меня беспокоило местное зверье, будто услышавшее мои пророческие слова и поспешившее на пиршество. Но пока я не беспокоился слишком сильно — около уткнувшегося брюхом в песок автобуса вовсю суетились матерящиеся люди Бессадулина, торопясь заменить рваные покрышки. Стоящий за их спинами Борис только что кнутом не махал, со злостью подгоняя обливающихся потом людей. Несмотря несмотря на все его усилия, дело едва-едва двигалось — автобус просел в песок капитально, несколько старых домкратов все время срывались, прокручивались вхолостую. Из салона выкатывали бочки с солярой — и ради облегчения веса и чтобы достать сменные покрышки, по всем законам тупости и подлости, оказавшиеся в самом низу, под грудой прочего груза.
Через час меня сменил один из бойцов Бориса, я с облегчением скатился по лесенке на землю и поспешил в сторону пологого бархана, на чьем склоне приметил кое-что интересное — не зря же маялся на кузове, таращась во все стороны.
Тюльпаны. Никак не меньше десятка больших красных тюльпанов лениво покачивающихся от легкого ветерка. И скрытые под слоем песка мясистые сочные луковицы с легкой горчинкой, столь хорошо утоляющие жажду. Там я просидел остаток времени, счищая темную шелуху, флегматично пережевывая луковицы и равнодушно посматривая по сторонам. Любимый мой образ жизни — ничего не делать. За этим делом меня и застал Борис, решивший отвлечься от руководства починкой автобуса. Скривив лицо в устало задумчивом выражении, он пару минут наблюдал за методичным уничтожением тюльпанных луковиц и наконец, не выдержал:
— Слушай, ну нахрена ты это жрешь? Загнешься к чертям и что нам без проводника делать? Если голодный — есть тушенка, есть лепешки, есть овощи и сухофрукты. Или слишком гордый, чтобы просить? Другие от тушенки не отказывались.
— Это хорошая еда — чуть подумав, ответил я, закидывая в рот следующую луковицу — От нее не отравишься.
— Да что ты? — буркнул русский — А про накопление в клубнях радиации ты что-нибудь слышал?
— Не-а — пожал я плечами и со смиренным вздохом спросил — Борис, тебе же на самом деле плевать, что я жру, правильно? И знаешь, что я не отравлюсь. Просто нервы шалят, да? Выговориться хочется?