Эхо
Шрифт:
Долго шли рядом в полной тьме. У старца шершавая теплая ладонь — успокаивает. Свободные руки обоих вытянуты вперед. Вот они коснулись мягкой ткани. Старец отдернул завесу.
Яркий, ослепительный свет! Зажмурившись, шагнули ему навстречу. Медленно открыли глаза.
Стояли на дне глубокого колодца, до краев полного солнцем. Старец приложил холст к стене, разгладил его, и холст прилип к ней. Старец ушел.
Перед глазами белое пятно. На нем вьется черная линия. Она, как узкий живой ручеек, скользит, изгибается, движется… Вот сделала петлю. Края петли обросли косматым мхом. В центре обозначился кружок. В нем — точка. И вдруг из вороха
Опять зал с паутинным, чахлым светом. Второй старец берет за руку девушку и ведет за собой в колодец света…
…Звездное небо. Пылает костер. Молодые поют «Песнь вздоха». Ее всегда поют тихо, без слов. Похрапывают задремавшие старцы…
…Солнце. Теплая пыль под ногами. Площадь очерчена стволами деревьев. На корявых ветвях лиловые цветы. Посредине высится площадка из желтого мрамора. Вокруг одни взрослые. Они торжественно поют «Закон предков».
— Закон предков суров. Закон справедлив. О, юноши и девушки на пороге зрелости! Откройте свою душу! Не стыдитесь, откройтесь нам. Ради общего блага откройтесь. Закон предков суров. Закон справедлив. Откройте нам душу! Добрые матери лелеяли вас. Добрые отцы наставляли. И судить вас будет добрый народ, Откройтесь! Закон предков суров. Закон справедлив. Откройте душу! Слепые уйдут сами. Пастухи проводят их за горы. Закон суров. Дурная овца губит стадо. Ради общего блага откройтесь нам!
…Теплые мраморные ступени под ногами. Внизу блестят глаза. Ждут. Смотрите все! Вот так, поднять холст и медленно повернуться, чтобы все успели наглядеться. Вот моя ненаглядная! Моя синеглазая!.. Ласковый шепот. И улыбки, улыбки…
Спрыгнул с мраморной глыбы. И уже рядом синие глаза, русые косы, а на руке прохладные, как горный снег, пальцы…
Темнота. Тишина. Щелчок. Вспыхнул свет. Гертэн взглянул на брата. Ив улыбался, словно ему приснился желанный сон.
— Удиви-ительно, — протянул он, — Что-то подобное ощущал в шестнадцать лет. Но сейчас ярче, чище. С тобой то же, Гер?
Гертэн кивнул.
— Звуки, запахи, чувства — все натурально! Полное перевоплощение! А какой странный гимн. Чего они хотят?
— Сейчас узнаешь. — Гертэн, радуясь, что брат разделяет его чувства, вынул холст из прибора и повесил на стену.
— Забавно, — уже с обычной иронией произнес Ив. — Давным-давно какой-то юноша влюбился в блондинку. И следа его не осталось, а ее портрет висит в кабинете чувствительного толстяка и…
— Хватит, балагур, — остановил его Гертэн. — Юноша вскоре погиб. Обвал в горах. Не покажу. Мучительно. А вот эта девушка старше блондинки на триста лет… Сейчас увидишь, чего боялись предки.
— Блондинка мила, а эта просто красавица! — восхитился Ив. — А взгляд… Явно, девушка знатного рода! Так?
— Если бы не вечные спешка и разбросанность, ты мыслил бы логичней, — пробормотал Гертэн, вложил холст в прибор и выключил свет.
Весенний ветер. Росистая трава под ногами. Лужайка — будто ковер, затканный тюльпанами и брошенный под ноги. Шаг невольно становится величавым, плавным, глаза щурятся…
Пещера. Темно. Промозгло.
Сколько света! И совсем одна. Какой белый холст на стене. По нему вьется, петляет черная нить. И, будто в заколдованном зеркале, проступает любимое, прекрасное лицо. Свое лицо… Повыше поднять волосы… Еще один перстень на руку…
…Лиловым венком вокруг площади цветущие деревья. Возле желтой мраморной площадки нарядные люди. Сбоку молодежь в белых пушистых плащах. У каждого в руке свиток холста, Последние торжественные слова: «Откройтесь нам!» Тишина. О, всесильная богиня гор! Как бьется сердце! Но нельзя, чтобы тревогу заметили.
На желтой площадке девушка. В поднятых руках холст. А на нем тюльпан, будто вышитый шелком. Тюльпан — как хрупкая чаша, наполненная солнцем. Обычный тюльпан, их тысячи под ногами, Похожий на все и неповторимый, как лицо человека, тюльпан…
Женщина помогла девушке спрыгнуть на землю и сказала:
— Хорошо начинаешь жизнь, Лея. Теперь твое имя — «Зоркий глазок». Открывай и дальше людям в обыденном, знакомом неповторимую красоту!
Юношу за нею нарекли «Сеятель». Потом были девушки «Заботливая мать», «Искусная пряха», юноша «Влюбленный в Мету», так звали его невесту. Уже мало осталось их у желтой глыбы. Знобит…
Еще один. В руках портрет старца, провожавшего в колодец света. Юноша, подняв холст, поворачивается, а в толпе нарастает смех. Смех мучительный, судорожный. Лица корчатся, на глазах слезы. Добрый старец на холсте выглядит тощим, шелудивым лисом, жадно и опасливо подстерегающим юных цыплят. Из толпы закричали: «Убери это! Спрячь!.. Уйди, Усыня!» — и Усыня спрыгнул на землю, встал в стороне, на лице застыла потерянная улыбка.
Ком в горле. Сбежать бы, пока не поздно! Бежать некуда…
Следующий юноша поднял свой холст. На белом поле вьется черная нить. Гневные выкрики: «Хитрец!.. Обманщик!.. Трус… Тарх опасней Усы-ни!..» И Тарх встал рядом с Усыней. Скрестил руки на груди. Смотрит поверх голов на белоснежные вершины гор…
Осталась последней. Ноги тяжелые. Мраморные ступени обжигают подошвы. Не смотреть вниз — там глаза. Какой жесткий холст! Закрыть им лицо, спрятаться! А чего бояться? Что понимает это стадо?! Смотрите! Смотрите все! Вот мое настоящее лицо1 А не то, рябое после черной болезнию..
— Люта, еще раз повернись. Медленней, — попросил кто-то.
А-а, проняло все-таки!
И как гром среди ясного неба:
— Нет! Нельзя! От такой гордыни порча пойдет. Пусть тоже уходит.
Окружили пастухи в черных косматых плащах. Повели.
— Лю-ута! Проща-ай! — стонущий выкрик матери.
О, могучая богиня гор! Пусть никто не увидит слез…
…Темнота. Горький чужой запах, Ломкая трава под рукой. Светает. Желтая полоса отделила небо от земли. Ровная, далекая. Какой плоский мир впереди! Сзади родные горы. Пути назад нет. Пастухи ушли ночью тайной тропой. А они остались здесь, маленькие, беззащитные, как три муравья на бескрайнем травяном блюде…
— Мне холодно, — вырвалось жалобно.
Тарх молча поднялся и обернулся, разглядывая горы, будто надеялся увидеть вход в пещеру. Поднялся и насмешник Усыня, подшутивший над старцем. Он смотрит вперед. Звезды там не голубые, а красные. И мерцают.
— Костры, — сказал Усыня. — Люди. Идем к ним. — Он поднял мешок с едой и пошел вперед.
Всхлипнув без слез, перекинула свой мешок через плечо и поспешила за Усыней. Догнал Тарх. Усыня обернулся, спросил:
— Где твой мешок, Тарх?