Эхо
Шрифт:
— Они были у нас, в горах, — с ужасом шепнула Люта. — Ковш Зорина. Значит, Тарх провел. Помнишь, оставил мешок?
— Все десять ко мне! С поклажей! — крикнул Урт, махнув прибывшим воинам, и приказал стражам: — В шатер никого не впускать!
— Идем, Усыня, — снова шепнула Люта. — Знаю, где видно и слышно, и никто не заметит. Неужели все наши?.. — Она испуганно зажала себе рот обеими руками.
Распластавшись в траве, заглянули в шатер, Урт отошел от раскрытых тюков, сел и тихо спросил воинов:
— Где остальные? Погибли?
— Живы, —
— А где же они?! — громко удивился Урт.
— Остались там.
— В плену? — Урт снова перешел на шепот.
— Нет. Не захотели уезжать.
— А это как добыли? — Урт указал на тюки.
— Подарки.
Урт закрыл глаза, погладил черную бороду.
— Нас выгнали, а чужаков оставили, — с обидой шепнула Люта.
— Мы по своей воле подчинились закону предков, Люта. Воины Урта остались насильно. Что могли наши сделать против? — В голове мелькнуло: «А может, воины научат наших защищаться?..»
— Там хорошо? — прервал молчание Урт.
— Очень! — ответили двое.
— Почему же вы не остались? — Урт хитро прищурился.
— Из-за детей, — ответил один.
— Я тоже. Пятеро, Кто накормит? — объяснил второй.
— А вы? — Урт кивнул остальным.
— Мы там не были. Мы охраняли выход.
Урт опять помолчал, потом спросил:
— Какие там люди?
— Как жители неба! Не расскажешь, надо видеть, — отец пятерых детей шумно вздохнул.
— Да-а-а, — задумчиво протянул Урт. — Верю. И наши такие. Смотрю на Люту, сердце греется.
— Там все такие! Есть и лучше!
Урт молчит. И воины молчат, ждут. Люта вцепилась в руку ледяными пальцами. Лицо белое. Погладил ее по дрожавшим в ознобе плечам. Снова заглянул в шатер. Урт провел руками по лицу, наморщил лоб и спросил:
— Что я скажу Великому? Что потерял большую часть воинов живыми? Что не смог покорить безоружных? — Он тяжелым, подозрительным взглядом обвел воинов и резко выкрикнул: — Слушайте! Я доложу… — Урт по-волчьи оскалил зубы и заговорил — каждое слово, как рывок, как укус: — Я скажу!.. Великому!.. что мы покорили!.. людей гор. Скажу: раненые остались там… собирать дань! Остальные!.. Погибли во славу Великого! И он, Великий, наградит вас! — Он снова подозрительно оглядел каждого. — Запомнили?!
Ответом ему был единодушный громкий вздох.
— А трое чужаков? — тихо спросил кто-то.
— За жену ручаюсь, — сказал Урт и запальчиво добавил, будто споря с кем-то: — И пусть он увидит Люту! Великому всю добычу, себе — только Люту. Моя доля!
— А те двое? — робко напомнил кто-то.
— В Усыне уверен, — твердо произнес Урт. — А другой… Думаю, Тарх не выдержит длинных переходов — он слаб телом.
— Не опасайся, Урт! — с готовностью откликнулись двое, побывавшие в горном кольце. — Мы поможем Тарху в пути! Арканы
— Урт самый мудрый, хитрый, — радостно шепнула Люта. — Правильно решил. Пойду к нему. Но молчи, Усыня, что мы слышали. А Тарх теперь нам чужой. Так, Усыня?
— Так, Люта.
Убежала. Любит Урта. Ей не будет одиноко на чужбине… Но ход через гору, кроме Тарха, знают еще десять1 Воинов! Ради Люты Урт обманет Великого! А воины? Особенно, если напьются вонючей воды! Пойду, предупрежу Урта. Надо спасать своих…
…Ковер мягкий, Даже лицо не ушиб. Но неужто Урт меня, как раба?.. Нет. Сам лег рядом. Какому смешному старику поклоняются! Лицо рысье, а бородка козлиная…
— О, Великий! — громко сказал Урт. — По твоему приказу мы выгуливали коней перед походом, и я узнал, что рядом в горах затаились люди. Послал воинов. Они победили. Но многие полегли в бою. Часть воинов я оставил собирать дань. А это, Великий, все, что привезли с гор! — Урт указал на груду вещей.
— Введите воинов! — высокий, ломкий, как у отрока, голос. — Пусть расскажут о горных людях.
Какая недобрая, рысья улыбка! Неужели догадался?..
— О, Великий! — скорбно выкрикнул Урт. — Раненые не вынесли длинных переходов. Но перед тобой человек с гор. Спроси его.
— Он не ранен. Он — трус? Где взяли его?
— Усыня певец. Его нашли спящим. Узнав о твоем могуществе, Великий, он сам захотел петь тебе лучшие песни. — Урт лбом боднул ковер и, не разжимая губ, прошипел: — Пой. Как Люта. Смягчи его.
Горло пересохло. Как цепко смотрят рысьи глаза. Щупают взглядом. И опять резкий, ломкий голос:
— Подойди, Усыня. Твое лицо мне нравится, оно веселит…
…Конина вязнет в зубах. Но Люта права: чужие обычаи надо уважать. Пора свыкнуться, притерпеться — давно тут живем.
— Ешь больше, Усыня! — Голос у Великого громкий, а сам он еще состарился — желтый сморщенный стручок с рысьими глазами. Но осторожней с ним — коварен. — Много еды — много здоровья, Ешь, Усыня. У меня есть певцы лучше тебя, но твое лицо смягчает сердце и продлевает годы. Я приказал умелому рабу нарисовать тебя, Твое лицо будет висеть в моем шатре, Люди смертны. — Чуть не подавился! На что намекает?! — У картины век дольше. Пусть успокоит меня в дни скорби. Ешь, Усыня, ешь больше.
Щелчок. Свет. Какой смущенный вид у Ива.
— Тебе пора отдохнуть, — заботливо сказал Гертэн.
— Уже все исправил. Сейчас пойду на посадку. Спасибо, Гер, Ты помог мне. Есть ассоциация! Надо проверить. На днях заеду.
— На днях я вылетаю на раскопки.
— Постараюсь успеть. Гер! Ты сипишь, совсем как отец! Давно не ремонтировался? Беру слово, что до отъезда подлечишься. Пока! — Он лукаво улыбнулся и исчез.
«У малыша такая же мягкость в лице, как у взрослых, — думал Гертэн, вглядываясь в портрет. — Тоже успокаивает, бодрит. За день пришлось побегать: лекции, сборы в экспедицию. Но все позади… Одышка проклятая замучила. Жаль, не успел к врачу…»