Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы
Шрифт:
Великая княгиня Наталья Алексеевна, дочь Кирилла Разумовского, да еще нашлось немало дам, возмущались столь откровенной влюбленностью императрицы в «одноглазого урода». Но те, кто не был настроен враждебно, сами легко попадали под обаяние этого Циклопа. Двор жил в плену у этого обаяния целых два года…
«Есть на свете женщина, которая любит Вас и имеет право на нежное слово из уст Ваших. Дурак, нехристь, грубиян, гяур, москаль, черт противный!»
Через четверть часа:
«Голубчик мой дорогой, я так тебя люблю. Ты прекрасен, умен и забавен».
«…Какой стыд! Грех какой! Екатерина Вторая во власти безумной любви! Себе я говорю: ты оттолкнешь его таким безумием!»
«… заперла любовь в сердце под десятью замками, она там задыхается, ей дурно, и я боюсь, что все взорвется…»
«Я пришла сказать тебе, как я тебя люблю, а дверь твоя была заперта!»
«Александр Семенович Васильчиков вчера съехал из дворца к брату своему на двор…»
Написав эту фразу, графиня Екатерина Михайловна Румянцева на мгновение задумалась. Кто-кто, а ее муж Петр Александрович прекрасно знал человека, из-за которого пришлось съехать из дворца фавориту императрицы Васильчикову, — Румянцев сам отправил ошалевшего от предвкушения счастья Потемкина в Петербуг. Екатерина Михайловна усмехнулась и продолжила:
«…Я теперь считаю, что ежели Потемкин не отбоярит пяти братьев Орловых, так опять им быть великими. Правда, он умен и может взяться такой манерою, только для него один пункт тяжел, что великий князь не очень любит… Итак, батюшка, теперь мой совет тебе адресоваться писать к Григорию Александровичу…»
Умная супруга графа Петра Александровича Румянцева точно уловила перипетии дворцовых интриг — в императрицыной опочивальне, а заодно и всем остальном, менялась власть: уходил прежний фаворит тихий и недалекий Саша Васильчиков и воцарялся сильнейший Григорий Потемкин, не противиться чему братья Орловы просто не могли.
Орловы пробыли у власти, причем власти открытой, более десяти лет — со дня, когда после переворота убили бывшего императора Петра III, до нынешнего… Тихий Александр Васильчиков помехой Григорию Орлову не был никак, стоило цыкнуть, и уполз бы фаворит, зализывая раны, а вот вытащенный императрицей из армии Румянцева Циклоп-Потемкин поистине опасен.
В России и впрямь наступало время Григория Потемкина, удивительного, противоречивого, но исключительно полезного и для страны, и для императрицы.
Но при переселении в покои фаворита не обошлось без страстей.
Обойдя предназначенные для него комнаты, из которых только что выбрался Васильчиков, а до него жил Орлов, Потемкин нахмурился. Жарко обнимая Екатерину на даче, он не задумывался, каково будет дальше. Главным казалось объяснить ей, что любит, услышать такие же слова от нее. Сказал сам, услышал в ответ, а дальше? Она ездить к нему домой не могла, это смешно, оставалось поселиться здесь.
Екатерина привыкла, что, отправив слуг и раздевшись, можно дернуть за шнур звонка, и Орлов, а потом Васильчиков приходили по вызову. Орлов не всегда, иногда то приходил сам без всякого звонка и раньше времени, то лежал пьяным, не в силах подняться, либо попросту отсутствовал, потому что занимался любовью с другой. Васильчиков приходил послушно и без задержек.
Она знала, что Потемкин уже у себя, потому дернула за шнур, улыбаясь от предвкушения горячих ласк. Немного полежала, прислушиваясь, но ничего не услышала. Дернула еще раз… Снова ничего… Может, он не знает про эту систему или просто не слышал звонка?
Накинула халат, отправилась в покои фаворита сама.
Потемкин сидел в кресле с видом мрачней мрачного. Хмуро покосился на вошедшую Екатерину.
— Что случилось, ты не слышал звонка?
— Слышал.
— Не знаешь, что я так даю знать, что осталась одна?
— Знаю. Только не пойду я, Кать.
— Почему?
Из-за акцента «ч» получилось раскатистым. Это так не любил Орлов!
— Кать, не хочу быть пятнадцатым.
— Каким пятнадцатым?
— Сколько у тебя вот так по звоночку в спальню прибегало? Не хочу я так вот…
Она просто расплакалась.
— А как ты хочешь? Хочешь, я сюда приходить стану?
Он понял, что обидел, снова сжал в объятьях:
— Ты прости меня, я просто ревную тебя ко всем этим Васильчиковым.
— Тьфу! Нашел к кому ревновать. Да и не было у меня пятнадцати любовников!
— А сколько было?
Екатерина чуть задумалась:
— Как на духу — пять.
— Неужто?
Она присела к Григорию на колени, принялась считать, по-детски загибая пальцы:
— Муж Петр, — мельком глянула, словно извиняясь, что должна была спать с супругом, — Салтыков, но меня заставила Чоглокова, чтоб наследника родила…
— Постой-ка, Павел не Петра сын?
— Петра, только я сама не пойму, как это получилось. Понятовский… Гриша, я его любила по-настоящему, но это же давно было! Орлов… и Васильчиков…
Мир был восстановлен…
Вообще-то, они ссорились, даже кричали друг на дружку, потом мирились, целовались, и все начиналось снова. Такого единения не было не то что с Орловым, но и с Понятовским, да и не могло быть, поскольку встречались украдкой. С Потемкиным Екатерина отдыхала душой, она страшно ревновала (как и Григорий), плакала то от досады, то от счастья, потому что женщины способны плакать и от радости тоже. Впервые за свою жизнь Екатерина была счастлива, как может быть счастлива любящая и любимая женщина.
Все отмечали, что она расцвела, словно помолодела, никогда не блистала так, как в эти годы.
Прошло не так много времени, когда однажды Екатерина вдруг рассказала Григорию об Алексее Разумовском, о том, как тот на виду у Воронцова сжег бумагу о своем венчании с Елизаветой Петровной, ради сохранения тайны навсегда отказавшись называться ее супругом, пусть и бывшим.
— А ты бы так мог?
Он внимательно посмотрел на любовницу:
— С императрицей только так и надобно.
— Почему с императрицей так надо?