Екатерина I
Шрифт:
Павел Иванович Ягужинский совсем растерялся при таком полном крушении своих надежд, ради которых он и подбил на совещание. Он опустил голову, и на лице его выступило недовольство в соединении с враждебностью к выбранным было им в союзники. Так что в эту минуту он готов был переменить мысль о том, что тесть его – на поддержке которого основывалось многое – никогда не может сойтись с Меньшиковым, враждуя с ним единственно ради первенства, которого тот, естественно, не уступал и не уступит. В ушах генерал-прокурора ещё болезненно отдавались последние слова Шафирова, когда Толстой нанёс ещё более отважный и неотвратимый удар его самолюбию,
– Из этого видно, господа товарищи, – молвил Толстой, – что нам Павла Иваныча нельзя даже прочить и в члены совета, при высказанной им неуверенности в пользе свободных голосов. По его мнению, нельзя даже в совете прийти к решению иначе как с нажимом председателя! А такого обращения с нашими мнениями мы меньше всего желаем. Один граф Гаврило Иваныч будет равный с ним, не перемогая, как единица, ничьего единичного же мнения. А если допустить поддержку его ещё в члене равноправном, два голоса – уже видный перевес! Поэтому двоим разом – зятю и тестю – сидеть в совете мы допустить не можем, без очевидного подрыва права каждого из нас и всех вообще. Пусть своим Сенатом и заправляет Павел Иваныч, а нас не касается.
Ягужинский уже больше и слушать не хотел. Повернулся и стремительно вышел, заставив всех только молча поглядеть вслед уходящему.
Когда Ягужинский скрылся за оборотом стены в коридорчике, граф Матвеев сказал:
– Последними словами своими ты, граф Пётр Андреич, положил в долгий ящик будущий совет. Павел Иваныч примет, понятно, все меры, чтобы его не было.
– А он будет всё-таки … и откроется без него!.. – решительно сказал старый граф, вставая с места. За ним пошли в разные стороны все участники совещания.
Неприятный случай с любопытным дипломатом дал Павлу Ивановичу благовидный предлог немедля переговорить с тестем и показать ему, что оба они должны держаться в стороне от союзников.
– Посмотрим, – расставаясь с Ягужинским, молвил тесть, – как-то они без нас успеют? А мы без них и против них можем устроить много такого, что не только помешает им пользоваться плодами грядущих успехов, а, чего доброго, не удастся ещё, может быть, ничего и выполнить из задумываемого. Рано в откровенности пустились!
– Я ещё успею и к князю подойти да…
– Предупредить его небось? Не надо… Нам не во вред с тобой будет начало их вражды к неприступному. Успеем и тогда на сделку пойти, когда он, ища союзников, сам станет с нами заигрывать.
– Да он ведь и то давал понять, что вам не без выгоды будет с ним заодно стоять.
– Тем лучше… Пусть подождёт да померекает: чем ни на есть нас привлечь. И ещё меньше, при таком расположении, следует допускать спешку! Да, сказать правду, я ещё на него тем паче теперь зол, что он, бездельник, не в свою голову загнул сегодня загадку с непутной Голштинией… Как ещё разобраться придётся с этой похвальбой?! Теперь мне следует ухо держать востро, да и к Самой не подсовываться, а давать понять, что втянул её дружок в такую кашу, что, чего доброго, не вдруг расхлебаешь и натощах, а не только сытому и пьяному соваться, вылупя бельмы да ничего не соображая…
– Ну, вы как хотите… а я на всякий случай от светлейшего удаляться не должен из одного самосохранения… – решительно высказался зять.
Головкин холодно вырвал у него руку и сквозь зубы процедил:
– Как знаете… Свой царь в голове…
Вскипев не вовремя и поворотясь спиною к зятю, канцлер заметил толпу возвращавшихся
Когда они скрылись, показался Меньшиков, о чём-то тихо перешёптываясь с Бутурлиным.
– Экая досада, что ничего не слыхать! – прошептал про себя канцлер и привстал на скамеечку, чтобы из-за листьев присмотреть, кто ещё идёт.
В ту минуту, как приладился было Головкин, никому невидимый, а сам всё видевший, Меньшиков с Бутурлиным поворотились назад и командир гвардейского полка, проведя рукою в сторону старого дворца на Ерике, начал по пальцам словно считать кого-то. Он при каждом приближении указательного пальца к ладони другой руки что-то шептал, кивая головою в знак утверждения.
– Ведь это, чего доброго, мерзавец даёт отчёт своему милостивцу о неудачном совете, куда втёрся к дуракам, якобы к ним присоединяясь заправду?! Вот те и вся недолга! А Павел ещё хотел такую же штуку проделывать… Вот шутники-то! Один перед другим так и торопятся забежать. Как же Сашке не пыжиться перед такими ослятками, которые в обе стороны норовят?! Вот два Петрушки, да Антон – другого складу; те не пойдут ни доносить, ни лебезить. А это – сволочь! Хоть бы и мой любезный зятёк… только на одно холопство и годен. Срамник!
И вскипев гневом, осторожный канцлер плюнул. Он теперь прятался за ствол дерева, заметив приближение Шафирова с Дивиером, которые хотя и остановились рядом, но говорили так тихо, что он не мог ничего расслышать. Наблюдение и совещание окончательно были прерваны толпами, нахлынувшими в первый сад с луга и следовавшими за государыней с новобрачными.
Все потянулись за ними. И снова, хотя ненадолго, заняли свои места в церемониальной зале.
Подали сласти и вино. За тостами прокричали несколько благожеланий, и тут же все встали и направились к Летнему дворцу, у которого подали экипажи новобрачным.
Маршалы поехали отдельно, вперёд, разумеется. Светлейший сел с Апраксиным [66] , Головкин – с зятем.
– А ты мне, Павел Иваныч, дал-таки обильный запас думы: что-то выйдет из вашего дурачества? Прежде чем сходиться, нужно было бы договориться вам хоть настолько, чтобы при разногласии разлада не устроилось, как теперь, говорите, вышло… А коли разлад явный, шапками врознь, скверное дело: друг друга доедать приметесь теперь же, ворогу на потеху. Недаром он и ухмылялся так бесстыдно на шушуканье своего подхалима, Бутурлина! Тот ведь вас всех предал, а себя, ясно, выгородил.
66
Апраксин Фёдор Матвеевич (1671 – 1728) – один из выдающихся сподвижников Петра I. Участвовал во всех делах молодого царя. Затем был воеводой в Архангельске, где построил корабль для торговли за морем. Принимал участие в военных походах, надзирал за судостроением в Воронеже. В 1700 году назначен начальником Адмиралтейского приказа. Апраксин много сделал для развития российского флота. В 1708 году получил чин генерал-адмирала. В 1723 – 1726 годах стал командующим Балтийским флотом.