Екатерина Медичи
Шрифт:
В то самое время, когда во Франции разворачивались описываемые события, стал вакантным королевский трон Польши. Поскольку польская монархия не была наследственной, очередного короля избирали, и Екатерина загорелась желанием посадить на польский престол своего любимого сына Генриха, раз уж не удалось женить его на английской королеве. Дело это было непростое, долгое, а главное — дорогостоящее, поскольку надо было «подмазать» если не всех, то, по крайней мере, наиболее влиятельных лиц, от которых зависело принятие решения. Но, как мы помним, для Екатерины не было ничего невозможного, и она с энтузиазмом принялась задело, отправив в Польшу Монлюка, епископа Валансского, своего лучшего дипломата, дабы он подготовил почву для посева, от которого ждали обильных всходов. В мечтах своих Екатерина
Одновременно она с головой ушла в решение первоочередной задачи — устроение брака Маргариты с Генрихом Наваррским. Сделать это было непросто, учитывая, что против выступали папа, король Испании и практически все французские католики, за исключением разве что кардинала Бурбона, дяди жениха: пусть Генрих и еретик, но интересы семьи были важнее прочих соображений. Не было у Екатерины достаточной поддержки и со стороны протестантов. Прежде всего, ей недоставало согласия со стороны матери жениха, Жанны д’Альбре. Суровая гугенотка, гораздо более непримиримая, чем Колиньи, она наотрез отказывалась появиться при дворе, опасаясь, вопреки всем заверениям Екатерины, за свою жизнь. Впрочем, опасаться ей следовало не яда или кинжала наемного убийцы, а трудного переезда по разбитым дорогам, губительного для ее слабого здоровья. В свои 43 года королева Наваррская была крепка более духом, нежели телом. Ее туберкулез вступал в финальную стадию, оставив ей считаные месяцы жизни. В конце концов она согласилась прибыть ко двору, отправившись в путь в огромном утепленном и обогреваемом печкой фургоне, который тащила восьмерка лошадей.
15 февраля Жанна д’Альбре прибыла в Шенон-со, полная решимости ни в чем не уступать уже поджидавшей ее Екатерине. И точно, всё медоточивое красноречие королевы-матери производило на собеседницу не больше впечатления, чем на мраморную статую. Убедившись, что сейчас ничего не добьется, Екатерина решила сменить обстановку, перенеся переговоры в другую резиденцию, и королевы переехали в Блуа, где их встречал двор в полном составе. В ходе продолжившихся переговоров Жанна д’Альбре не утруждала себя пустыми речами, сразу же выдвинув два главных возражения против намеченного бракосочетания. Во-первых, какую религию будут исповедовать жених и невеста? И во-вторых, в каком храме, католическом или кальвинистском, состоится венчание? Весьма примечательно, что среди советников Жанны были не только кальвинистские пасторы, но и английский посол. Интерес, проявленный английским двором к бракосочетанию французских принца и принцессы, наглядно показывает, сколь сильно зависели гугеноты от мнения Елизаветы Английской.
Переговоры, больше походившие на перетягивание каната, затянулись, но в конце концов 12 апреля 1572 года Жанна д’Альбре, которую потрудился уговорить Колиньи, скрепя сердце подписала брачный контракт. Она опасалась, как бы ее сын не пошел по стопам своего отца, Антуана Бурбона, подпавшего под обаяние распутного французского двора и отрекшегося от учения Кальвина, вновь обратившись к папизму. Ее опасения были не напрасны. Генрих Наваррский и в самом деле пойдет по стопам отца, но зайдет по этому пути гораздо дальше его. Но, к счастью для матери, ей не доведется увидеть этого.
Колиньи бросает вызов
Видя, в каком невероятном фаворе пребывает Колиньи, Гизы отказывались появляться при дворе. Король отныне всецело находился под влиянием гугенотов. Екатерина с тревогой смотрела на этот перекос в соотношении политических сил. А ведь еще незадолго до этого она радовалась, сплотив вокруг Карла IX, как думалось ей, всю Францию! Не имело значения, что при этом одни слушали мессу, а другие — проповедь пастора: все они были в ее глазах добрыми подданными.
Теперь вся власть оказалась в руках Колиньи, помыкавшего, как ему вздумается, королем и занявшего положение принца крови. Он в любое время, когда считал нужным, заходил в королевские апартаменты, держал себя высокомерно и вызывающе с католиками, любого из них, если тот не нравился ему, мог прогнать с глаз долой. Пользуясь своим неограниченным влиянием на Карла IX, он, вопреки воле королевы-матери, втянул его в войну, внушив ему, что сейчас самое время начать наступление в Нидерландах, и король, даже не уведомив свою мать, направил туда армию французских протестантов. Этот поход закончился печально: испанцы разгромили гугенотов. Провал политики Колиньи был очевиден.
Екатерина, одной из последних узнавшая об этой авантюре вождя гугенотов, была потрясена. Особенно тяжелым ударом для нее явилось то, что роковое решение принималось с согласия ее сына. Она потребовала от Карла объяснений, в результате чего открылась еще более неприглядная правда: оказывается, этот несчастный отдавал подписанные его рукой приказы гугенотам. Таким образом, их авантюра выглядела как наступление королевской армии Франции против испанских войск. В своей нелюбви к Испании Екатерина не уступала Колиньи, однако прежде всего ее волновало сохранение мира, и она сделала все возможное, дабы сгладить негативные последствия безрассудного поступка сына, потребовав, чтобы тот собственной рукой написал ноту, осуждающую вторжение гугенотов в Нидерланды. Этот документ она передала австрийскому послу, дабы тот вручил его императору, который, в свою очередь, постарался бы смягчить гнев Филиппа II.
Однако не так-то легко было заставить Колиньи отказаться от задуманного. Он был настолько уверен в своем влиянии на короля, что собрал новую армию для отправки во Фландрию. Не довольствуясь этим и действуя так, словно королем был он, а не Карл IX, Колиньи начал мобилизацию по всему королевству, провоцируя Испанию. И это притом что Франция была неспособна противостоять военной мощи Филиппа II! Жизнь повторно дала жестокий урок адмиралу-фанатику и неразумному Карлу IX: и второе выступление гугенотов против испанцев в июле 1572 года закончилось сокрушительным поражением. Особенно плохо было то, что в руки противника попали приказы, подписанные лично Карлом IX, так что у Филиппа II не оставалось ни малейших сомнений в том, что ответственность лежит на французском короле, распорядившемся о вторжении.
Но плохо это было для кого угодно, только не для Колиньи: теперь король оказался у него в руках. Чем сильнее испанцы были раздражены против Карла IX, тем больше адмирал мог быть уверен в неизбежности войны. Екатерина, пребывавшая на грани отчаяния, умоляла сына дезавуировать свои распоряжения и порвать с воинствующими гугенотами, но всё напрасно. За те несколько недель, пока ее не было в Париже, Карл IX окончательно превратился в марионетку в руках Колиньи. Екатерине не следовало выпускать из поля зрения сына-вертопраха, но материнская любовь погнала ее в Шалон к изголовью тяжело заболевшей дочери, герцогини Лотарингской. Теперь, возвратившись в Париж на свадьбу Маргариты и Генриха Наваррского, она обнаружила, что Колиньи добился от Карла IX фактического объявления войны Филиппу II со всеми вытекающими из этого катастрофическими последствиями. Если бы испанцы вторглись во Францию, они беспрепятственно смогли бы дойти до Парижа.
Разговор Екатерины с сыном оказался драматичным. Она пыталась защитить перед ним политику всей своей жизни, направленную на поддержание французской монархии, мира в стране, национального единства, веротерпимости или, по крайней мере, компромисса между сторонниками двух религий, что позволяло ей править, не прибегая к насилию и кровопролитию. Она пыталась втолковать это сыну, поступавшему вопреки собственным интересам, но видела перед собой марионетку, тупо повторяющую то, что вдолбил в его голову Колиньи: испанцы не смогут выиграть войну, поскольку всё благоприятствует гугенотам, и королева Елизавета Английская — за них. Последнее было роковым заблуждением: Елизавете меньше всего на свете хотелось бы, чтобы французы, пусть даже и протестанты, обосновались в Нидерландах, но адмирала, желавшего войны и власти любой ценой, это совершенно не беспокоило. Екатерина лучше знала реальное положение вещей, и дальнейший ход событий подтвердил ее правоту. Что же касается Колиньи, то его, ставшего жертвой собственного фанатизма, гордости и корысти, факты не интересовали, за что ему и пришлось поплатиться.