Екатерина Медичи
Шрифт:
Всеми средствами, мольбами, ласками и угрозами Екатерина пыталась вразумить сына, напомнив ему о том, что Колиньи не раз уже покушался на его жизнь и трон и теперь он добивается того же. Слабость, которую король проявляет перед лицом смертельного врага, может стоить ему власти. Больше того, это приведет к гибели династию, которая не устоит под натиском испанской армии, став к тому же еще объектом презрения и ненависти со стороны французского народа, ибо на нее будет возложена ответственность за все постигшие Францию беды и за попрание католической веры. Однако никакие доводы не могли перебороть упрямства Карла IX. Тогда Екатерина пригрозила, что покинет королевство и возвратится во Флоренцию, если он не одумается, но сын лишь высокомерно заявил, что сам знает, что ему следует делать. Как раз этого-то он никогда и не знал... В иное время угроза матери заставила бы Карла IX со слезами броситься в ее объятия, но теперь, похоже, Францией правил другой человек — Колиньи.
На состоявшемся вскоре
Неудавшееся покушение
Тем временем Париж готовился к празднованию свадьбы Маргариты Валуа и Генриха Наваррского. Екатерина, еще не потерявшая надежды примирить посредством этого брака католиков и гугенотов, торопила события, хотя при иных, более благоприятных обстоятельствах свадебные торжества были бы отложены, учитывая, что жених должен был соблюдать траур: в начале июня скончалась его мать. Хотя вскрытие подтвердило естественную причину ее смерти (застарелый туберкулез), гугеноты обрушили на Екатерину шквал клеветнических обвинений, утверждая, что она с помощью своих итальянских подручных отравила Жанну д’Альбре. Генрих Наваррский, не слишком спешивший на свидание со своей суженой, прибыл в Париж уже после похорон матери, даже не потрудившись проводить ее в последний путь. С юности одержимый маниакальным стремлением к власти, он и теперь не намерен был терять время на соблюдение таких условностей, как траур. Задуманную Екатериной Медичи матримониально-политическую комбинацию он полностью одобрял, рассчитывая таким способом упрочить свое положение в государственной иерархии Французского королевства.
Зато немалого труда стоило королеве-матери уломать строптивую дочь. Маргарита, убежденная католичка, не желала связывать свою судьбу с еретиком-гугенотом, да к тому же еще была влюблена в юного красавца Генриха Гиза, рядом с которым Генрих Наваррский выглядел форменным уродцем, вечно источавшим тошнотворные запахи. Преодолев в конце концов это препятствие, Екатерина столкнулась с другим, более серьезным: римский понтифик никак не хотел давать разрешение на брак католички с гугенотом, к тому же состоявшим в близком родстве — они были троюродными братом и сестрой. Пришлось пойти на маленькую хитрость, объявив, что папский посланник с долгожданным разрешением находится в пути и со дня на день будет в Париже, тогда как в действительности гонца с документом совсем иного содержания было велено задержать в Лионе. Накануне венчания Маргариты и Генриха Наваррского, состоявшегося 18 августа 1572 года, зачитали грамоту, которую сам папа римский и в глаза не видел.
Всё в этом бракосочетании противоречило установившимся обычаям. Кардинал Бурбон, проводивший церемонию венчания, действовал не столько как представитель католического духовенства, сколько как близкий родственник новобрачного. Ввиду различия конфессий обряд венчания не мог состояться внутри церкви, поэтому перед собором Нотр-Дам-де-Пари соорудили помост, на котором собрались участники церемонии. В самый момент венчания невеста позволила себе жест неповиновения, возможно, чтобы дать удовлетворение самолюбию обожаемого ею Генриха Гиза, стоявшего поблизости. Заметив колебания Маргариты, Карл IX толчком в затылок наклонил голову сестры, и этот наклон был расценен кардиналом Бурбоном как знак согласия. Генрих Наваррский, рассеянно произнеся свое «да», проводил новобрачную на хоры, а затем удалился в открытую галерею, чтобы дожидаться окончания торжественной мессы, продолжавшейся более трех часов. По свидетельству очевидца, поведение короля Наваррского и его свиты было тогда весьма неприличным и богохульным: они громко хохотали и вели фривольные разговоры. Особенно запомнилась фраза, мимоходом брошенная адмиралом Колиньи. «Их, — сказал он, указывая на знамена, взятые в качестве трофеев при Жарнаке и Монконтуре и служившие внутренним украшением собора, — скоро сорвут отсюда и заменят другими, на которые приятнее будет смотреть». Даже если Колиньи намекал на предполагаемые трофеи, коими французов вознаградит война против Испании, очевидцы усмотрели в его словах прямую угрозу правящему дому.
Пока двор, а вместе с ним и весь Париж праздновали королевскую свадьбу, Екатерина приводила в исполнение свой замысел, стараясь ничего не упустить, ибо неудача грозила фатальными последствиями для французской монархии, для нее самой и ее детей. Устранение Колиньи надлежало провести без сучка и задоринки. Это было непросто сделать, но трудности никогда не обескураживали Екатерину. Уверенность в собственной правоте придавала ей силы. Ликвидация адмирала должна была обезглавить гугенотский мятеж. Кровавое решение проблемы, навязанное королеве-матери роковым стечением обстоятельств, казалось единственно возможным: в интересах общественного блага Колиньи должен был исчезнуть. Если король не способен исполнить свою миссию, возложенную на него обрядом коронации в Реймсе, то мать поможет ему. Устранение Колиньи не являлось, полагала она, банальным убийством — это была спасительная мера, продиктованная соображениями государственного интереса, приведение в исполнение смертного приговора, вынесенного адмиралу еще в 1569 году, но впоследствии отмененного. Можно считать, что его исполнение было лишь отсрочено...
Для успеха предприятия требовалась полная секретность. Своим замыслом Екатерина поделилась лишь с Генрихом Анжуйским, на которого вполне могла положиться в этом деле, тогда как Карл IX пребывал в полном неведении. Предполагалось спасти его корону и, возможно, саму его жизнь без его участия и даже вопреки ему. План Екатерины учитывал и возможные последствия устранения адмирала, сопряженный с этим риск: сторонники Колиньи найдут способ отомстить виновным в его гибели. Значит, надо сделать все для того, чтобы ни на нее саму, ни на ее сына не пала тень подозрения, — да так, чтобы не только избежать мести, но и заставить других ответить за гибель адмирала. А кто еще, кроме Гизов, мог бы взять на себя исполнение приговора и всю связанную с этим ответственность? Екатерина знала, какую неугасимую ненависть питают они к Колиньи. Гизы давно бы попытались свести с ним счеты, если бы она всячески не противодействовала этой вендетте, грозившей разжечь в королевстве новую гражданскую войну Теперь в интересах своей политики она снимала этот запрет, и предстоящая ликвидация адмирала должна была выглядеть как акт кровной мести. Гизы, и прежде всего герцогиня де Немур, вдова герцога Франсуа, убитого по приказу Колиньи, и ее сын, герцог Генрих, давно ждали этой минуты.
Герцогиня с сыном и взялись исполнить акт мщения. Екатерина поставила перед ними единственное условие: чтобы в этой связи никогда не были упомянуты ни ее имя, ни имена короля и герцога Анжуйского. Из предстоящего покушения на адмирала королева-мать намеревалась извлечь двойную выгоду: если все пойдет по плану, то в результате будут обезглавлены обе соперничающие группировки, что объективно усилит позиции короны. Да и как иначе, ведь гугеноты, заподозрив Гизов, сделают всё, чтобы отплатить им той же монетой. Вторая часть плана Екатерины должна была оставаться в секрете и от самих исполнителей.
Герцог Гиз охотно прикончил бы Колиньи собственноручно — только на дуэли. Если бы представилась такая возможность, он не стал бы пачкать себя подлым выстрелом в спину, произведенным рукой наемного убийцы. Что же касается его матери, герцогини де Немур, то она говорила, что сочла бы за честь лично пристрелить заказчика убийства своего мужа, и отказалась от этого намерения только потому, что не надеялась разделаться с врагом одной пулей, хотя и считалась хорошим стрелком. Тогда решили прибегнуть к помощи некоего Морвера, уже не раз оказывавшего подобного рода услуги. 21 августа, когда гугеноты самозабвенно гуляли на свадьбе своего короля, Гизы тайком привезли наемного убийцу в дом, принадлежавший герцогине де Немур и стоявший на улице, по которой адмирал ежедневно проходил, направляясь в Лувр и возвращаясь к себе домой на улицу Бетизи. Дом имел два входа, что позволяло Морверу, сделав дело, скрыться незамеченным. На заднем дворе его поджидал оседланный конь.
22 августа около десяти часов утра Колиньи возвращался с заседания совета, первого после свадебных торжеств. Когда он поравнялся с известным нам домом, раздался выстрел. Однако именно в этот момент адмирал наклонился, чтобы поправить чулок, и пуля, которая должна была его убить, лишь причинила ему ранение в левую руку, не только не смертельное, но даже и не тяжелое. Морвер, как и предполагалось, благополучно успел удрать с места преступления, но относительно виновников преступления не могло быть сомнений: дом, из которого прогремел выстрел, неопровержимо уличал их. К огорчению королевы-матери, обнаружилась и другая улика. Когда спутники Колиньи бросились в дом, они нашли там еще дымившуюся аркебузу, принадлежавшую, как выяснилось, одному из лейб-гвардейцев герцога Анжуйского. Не будет большой натяжкой предположить, что Гизы, исполнив требование Екатерины не называть королевских имен, дали следствию внятную подсказку. Им нетрудно было разгадать всю глубину замысла королевы-матери, и они отплатили ей той же монетой или, как любила говорить она сама, «капустой за капусту»...