Екатерина Медичи
Шрифт:
На эти беспорядки правительство ответило эдиктом от 19 апреля. Было запрещено поминать всуе гугенотов и папистов. Недозволенные сборища были по-прежнему запрещены, а судейские могли входить в дома, если имели подозрения, что они в них проводятся. Но с другой стороны, вышел повторный приказ об освобождении религиозных узников.
Этот эдикт и суровые внушения, которые Екатерина поручила высказать ректору университета по поводу событий на Пре-о-Клер, закончились тем, что вызвали крайнюю обеспокоенность глав католической церкви, решивших, что королева-мать отныне перешла в лагерь протестантов. Филипп II поручил Хуану Манрике де Лара выразить свои соболезнования Екатерине по случаю смерти Франциска II. Он воспользовался представившимся случаем, чтобы предупредить ее не способствовать распространению «новшеств» в королевстве. Королевский посол Шантонне внимательно присматривался к малейшим движениям и жестам королевы. Он обрушил на нее град упреков. Екатерина пыталась оправдаться: чтобы дать королевству передышку, она была вынуждена «проявить некоторую мягкость и снисхождение к тому, что
Екатерина ни в коем случае не могла допустить заключения этого брака, который дал бы Гизам опасную власть над испанским королем, заставив его действовать против нее. Она наметила другой план действий и попросила свою дочь Елизавету изложить его своему супругу. Это было предложение о браке испанского принца и ее самой младшей дочери Маргариты. Этот план был достаточно любопытен: Филипп II и его сын стали бы ее зятьями; средства же для его воплощения в жизнь заслуживали не меньшего интереса: Екатерина считала, что Елизавета могла бы склонить свою золовку Хуану, вдовствующую королеву Португалии, [128] сыграть роль сводни. План был слишком сложным, но королеву-мать трудно было обвинить в отсутствии воображения.
В это же время она подсказала Филиппу II, как окончательно вернуть Антуана Бурбонского в лагерь сторонников истинной религии: достаточно вернуть ему испанскую Наварру, захваченную Фердинандом Католическим в 1513 году, или в качестве компенсации отдать ему Сиену или Сардинию. В апреле 1561 года через посредничество Елизаветы она предложила своему зятю встретиться с королем Наваррским сразу же после коронации Карла IX, чтобы прийти к согласию.
Такие действия свидетельствуют о солидном запасе оптимизма у Екатерины и об иллюзиях, которые она питала по поводу расположения к ней Филиппа II. Она делала вид, что не понимает реального положения вещей. Но в действительности, она пыталась выиграть время, надеясь, что оппозиция и ненависть исчезнут сами по себе. Так, с целью унять злобствующие Генеральные штаты, она назначила на май коронацию юного короля и отложила собрание депутатов до августа. Церемония коронации состоялась в Реймсе 15 мая, в день Вознесения. Кардинал Лотарингский, совершавший богослужение как архиепископ, заявил юному королю, что «тот, кто ему посоветует поменять религию, одновременно с этим сорвет у него корону с головы». От усталости и волнения молодой король разрыдался, «а его слезы, как писал историк Пьер Матье, стали предзнаменованием ужасных бедствий, выпавших на время его царствования».
Всегда внимательно относившаяся к предсказаниям оракулов, Екатерина просила итальянского астролога Габриэле Симеони выяснить, что предсказывают звезды в первом году царствования. Вещун почти не рисковал, говоря, что грядут «великие неприятности из-за религии». Предупреждение Неба не дало ничего нового Екатерине. Она и так прекрасно знала, где таится опасность. Не став дожидаться нового съезда депутатов Генеральных штатов, она созвала расширенный совет из членов Королевского совета и Парижского [129] парламента. После продолжительных дебатов с 23 июня по 11 июля собрание приняло указ о том, что виновные в проведении общественных или частных ассамблей, с оружием или без, будут наказаны конфискацией имущества и арестованы. Но вместо того чтобы воспользоваться этой дискуссией и ужесточить меры наказания для протестантов, канцлер де Л'Опиталь составил достаточно умеренный эдикт от 30 июля 1561 года. Публичные или частные протестантские богослужения были, разумеется, запрещены, но отменена смертная казнь за религиозные преступления, а еретики при этом подлежали только ссылке, церковные судьи обязаны были начинать процессы по делу еретиков, но было запрещено входить в дома под предлогом выяснения религиозной ориентации или любым другим. Было запрещено подстрекать народ «к волнениям», что позволяло запретить проповеди. Были снова провозглашены амнистия и прощение за «прошлые заблуждения или подстрекательство к религиозному бунту», но те, кто будет помилован, должны жить «мирно и как добрые католики».
Оставалось решить религиозные разногласия: это стало предметом обсуждения сессии Церковной палаты в Пуасси, куда были приглашены двенадцать священнослужителей-протестантов. Это собрание, где спор разгорелся вокруг положений доктрины, известно под названием «коллоквиума в Пуасси». Устав ждать повторного открытия Тридентского собора, Екатерина решила устроить нечто вроде национального синода. Из священнослужителей-протестантов она пригласила Теодора де Беза, коадъютора Кальвина и Пьеро Вермильи, прозванного Петр Мученик – итальянца, ставшего пастором в Цюрихе. Оба были знаменитыми толкователями спорных вопросов веры. Среди католиков некоторые были согласны на уступки, в частности, кардиналы де Бурбон и де Шатильон, причем последний тайно примкнул к Реформе. Екатерина надеялась, что удастся прийти к компромиссному решению.
Ей захотелось поприветствовать Беза, когда тот прибудет к королю Наваррскому. Она отправилась в его дом в сопровождении Конде, который 24 августа помирился с [130] Гизами, кардиналов Бурбонского и Лотарингского, госпожи де Круссоль и еще одной дамы. На проявления доброй воли Беза она «ответила, что хотела бы видеть в этом добрый и счастливый результат, который даст передышку королевству». Она показалась ему «необычайно приветливой». Кардинал Лотариигский вел, правда, без особого пыла, разговор на весьма щекотливую тему о реальном присутствии Христа в Евхаристии.
9 сентября священнослужителей-протестантов ввели в столовую доминиканского монастыря в Пуасси под охраной лучников, которыми командовал герцог де Гиз. Они стали за барьером, отделявшим их от ученых и прелатов, занявших места по обе стороны зала. В глубине столовой, на высоком помосте, восседали король и королевская семья – королева-мать, Монсеньор, брат Карла IX, маленькая принцесса Маргарита, король и королева Наваррские. Теодор де Без изложил разногласия и общее мнение по различным положениям веры. Когда же, увлеченный собственным красноречием, он заговорил о Евхаристии и воскликнул, что тело Христа было настолько же далеко от хлеба и вина, как самое высокое небо от земли, – это вызвало настоящий скандал. Кардинал де Турнон кричал, что это богохульство. Он призвал короля и королеву не обращать внимания на заблуждения. Екатерина решила, что настало время успокоить его и заявила, что король, ее сын, и она сама хотят жить и умереть в католической вере. Начало коллоквиума не предвещало ничего хорошего. На следующий день Без тщетно попытался объяснить свое высказывание королеве-матери: «Есть большая разница в том, когда говорят, что Иисус Христос присутствует на Тайной Вечере, в том смысле, что там он нам действительно отдает свое тело и свою [131] кровь, и когда говорят, что его тело и его кровь соединены с хлебом и вином».
16 сентября двор вернулся в Пуасси, чтобы выслушать ответ кардинала Лотарингского, который собрался защищать два наиболее спорных пункта: теоретическую власть Церкви и догму Евхаристии. Кардинал напомнил о непрерывной родственной связи, существующей во всемирной католической церкви еще со времен первых христиан. Он изложил отдельные элементы традиционного верования в реальное присутствие, вещественное и плотское, тела и крови Иисуса Христа в освященных вине и хлебе.
Он подтверждал, что это верование разделяет греческая церковь и даже лютеранские церкви Аугсбургской конфессии, которые, отбросив преобразование субстанций, соглашались с реальным присутствием тела Христа, соединенного с этими субстанциями через «неотделимость».
Примирения не получилось – коллоквиум лишь парализовал отношения и ужесточил позиции. Великодушная идея Екатерины не только не успокоила страсти, а наоборот, их разожгла. Такое собрание в виде «национального собора» вызвало, кроме того, раздражение Пия IV. Он решил возобновить работу Тридентского собора и послал легата, кардинала Ипполита д'Эсте, объявить об этом во Франции. Приезд прелата вынудил Екатерину свести публичный коллоквиум к теологическим дебатам за закрытыми дверями, но в его присутствии: теперь, вопреки всем происходящим событиям, только она одна надеялась хоть на какой-нибудь результат от этой встречи. Депутаты от духовенства выработали свою позицию: бескомпромиссная поддержка традиционной доктрины и, следовательно, борьба с ересью. Их собрание, состоявшееся 15 сентября, накануне речи кардинала Лотарингского, одобрило внедрение во Франции Ордена Иезуитов, основанного двадцать лет назад Игнатием Лойолой для защиты и распространения католицизма своими особыми методами – с помощью непримиримости и неограниченного повиновения папской власти. В целях сохранения независимости галликанской церкви было принято единственное ограничение: подчиниться юрисдикции [132] епископов и одобрить права кюре, приходов и университетов. Генерал иезуитов Лаинес сопровождал легата Ипполита д'Эсте во Францию. Он принял такое условие: согласился с тем, что его монахам будет разрешено находиться в королевстве в качестве простых священников, а не как иезуитам. Вскоре он сам включился в борьбу и повел наступление на королеву-мать, назвав в разговоре с ней кальвинистов волками, лисами, змеями, убийцами. «Если она не прогонит этих людей, плохо пахнущих христианской религией, они провоняют все французское королевство». На Екатерину это произвело такое сильное впечатление, что у нее навернулись на глаза слезы.
Чтобы сильнее запутать посланцев Кальвина, оставшихся во Франции, кардинал Лотарингский и герцог де Гиз призвали на помощь теологов-лютеран. Еще до их приезда, в июле, герцог Вюртембергский направил несколько экземпляров Аугсбургской конфессии на латыни и французском. Но приглашенные их рассмотреть кальвинисты заранее отбросили «любое доказательство присутствия, с помощью которого тело Христа теперь разыскивают не на небе, а в другом месте». Провал коллоквиума был очевиден: не дожидаясь прибытия лютеран, его закрыли 18 октября 1561 года. Теперь Екатерина была убеждена, что примирение невозможно. Силой своего убеждения новая религия влекла к себе толпы приверженцев. Королева видела, как множество знатных дам и вельмож присоединялись к ней, и среди них были представители знатнейших фамилий Франции: Рене, вдовствующая герцогиня Феррарская, графиня де Руа и ее дочь, принцесса Конде. Королева Наваррская, Жанна д'Альбре, публично отреклась от римской церкви во время тайной вечери на Рождество 1561 года в По: она демонстрировала полную противоположность действиям своего супруга Антуана де Бурбона, который собирался вернуться в лоно католицизма после того, как ему пообещали вернуть испанскую Наварру. Протестанты требовали права строить храмы для своих 2150 коммун. Такое народное движение казалось необратимым. Несмотря на угрозы Испании, которые Филипп II передал [133] Екатерине через свою супругу Елизавету, Екатерина открыто благоволила Реформе.