Екатерина Медичи
Шрифт:
К утру 5 января 1589 года королева-мать едва могла дышать. Великое множество раз Екатерине удавалось, использовав могучие силы своего организма, преодолевать хвори и недуги, но только не сейчас. Ее кончина была неминуема, «к великому потрясению всех нас», как писал один наблюдатель. Она пожелала составить завещание. К этому моменту ее голос звучал еле слышно, и Генриху пришлось диктовать произносимую шепотом последнюю волю матери. Ни слова не было упомянуто о Марго, хотя она оставалась последней выжившей из десяти детей, которых Екатерина родила любимому мужу Генриху и Франции. Причастившись, Екатерина Медичи, жена одного короля Франции и мать трех других, умерла в половине второго, в канун Богоявления — в день, который французы прозвали «Днем поклонения волхвов» [62] . Ей было
62
6 января, в День Богоявления, празднуется поклонение волхвов Младенцу Иисусу.
Много лет назад предсказатель предупредил королеву: пусть избегает «Сен-Жермена», в нем таится для нее смертельная угроза. Суеверие Екатерины могло бы вызвать у нас насмешку; она выстроила свой «Отель Королевы» подальше от прихода Сен-Жермен-л'Оксеруа, она редко наведывалась в свой замок Сен-Жермен-ан-Лэ, но, по стечению обстоятельств, последнее причастие она получила не от своего личного священника, а от исповедника своего сына. Звали его Жюльен де Сен-Жермен.
По обычаю королей Генрих велел сделать вскрытие, показавшее, что непосредственной причиной смерти стал плеврит (в современной терминологии). Тело забальзамировали, хотя сразу не нашлось всех необходимых трав и составов, чтобы сделать это тщательно. Затем тело Екатерины, облаченное в одеяние французской королевы Анны Бретонской, поместили в деревянный гроб, обитый свинцом с традиционным изображением покойной на крышке.
Поскольку убийство Гизов вызвало серьезные волнения и многие подозревали, что Екатерина была его соучастницей, парижские лигеры грозились украсть тело королевы-матери из гроба и, протащив по улицам, сбросить в Сену, если его привезут в Париж. Поэтому решили, по крайней мере, пока, не хоронить ее в Сен-Дени рядом с мужем и сыновьями в прекрасной капелле Валуа, построенной по ее же распоряжению, но оставить в Блуа до наступления более благоприятной политической ситуации.
На похоронах, происходивших 4 февраля в церкви Спасителя в Блуа, архиепископ Буржский отдал дань покойной королеве. Он вспоминал о том, как она прибыла во Францию будучи прелестной невестой с богатым приданым, о десяти детях, которых она подарила Генриху II, отметил личную отвагу вдовы короля во время войн. Будь то в Руане или в Гавре, она лично инспектировала и ободряла свои армии, бесстрашно расхаживала среди войск врага. В своей речи он просил прихожан «помнить, что они потеряли добродетельнейшую из королев, благороднейшую из представителей своего народа и семьи, благоразумнейшую в управлении, приятнейшую в беседах, добрейшую и учтивейшую для всех, кто в ней нуждался, преданную и милосердную мать, жену, всегда послушную мужу, но, самое главное, преданнейшую Господу и самую милостивую к бедным из всех королев, когда-либо правивших Францией!»
Хронист Пьер л'Эстуаль описал Екатерину с несколько меньшим почтением: «Ей был семьдесят один год [на самом деле — на два года меньше], и для такой толстой женщины она неплохо сохранилась. Ела она от души, усердно угощалась и не боялась работы, хотя ей досталось больше трудов, чем любой другой королеве, за тридцать лет со дня смерти ее супруга… О ней глубоко скорбели слуги и друзья, но только не ее сын, король… Близкие считали, что убийство Гизов ускорило и ее конец. И это было вызвано не ее дружбой с жертвами (которых она любила на флорентийский манер, то есть извлекала из них пользу), но тем, что она понимала: это послужит во благо короля Наваррского… Увидеть его на троне она боялась пуще всего на свете».
Эстуаль добавляет: поскольку парижане были убеждены, что она приложила руку к убийству герцога де Гиза, ее тело не стали доставлять в столицу, «где его вид не понравился бы горожанам. Но и в Блуа, где ее всегда почитали, где ей поклонялись, как Юноне, с погребением не торопились, а потом обошлись с ней, как с дохлой козой».
Последнее замечание, вероятно, указывает на тот факт, что плохо набальзамированный труп королевы-матери начал ужасно смердеть, и тогда король решил предать его земле на кладбище близ церкви Спасителя, под покровом ночи. И так останкам Екатерины суждено было пролежать в безвестной могиле еще двадцать один год, пока внебрачная дочь Генриха II, добрая Анна Французская, не перевезет тело в ротонду Валуа в Сен-Дени.
Ультракатолики, хотя и потрясенные гибелью своего вождя Гиза и его брата-кардинала,
Летом 1589 года король и Генрих Наваррский стояли в Сен-Клу, к юго-западу от Парижа, откуда надеялись вновь захватить столицу. В день 31 июля главный королевский поверенный Жак де Ла Гюсль заметил идущего по дороге к Сен-Клу монаха-доминиканца и остановил его. Когда монаха спросили, что за дело у него близ штаб-квартиры короля, он ответил: «Мое имя — Жак Клеман, я иду из Парижа и несу важное известие его величеству». Он предъявил достоверно выглядевшее рекомендательное письмо, поэтому его допустили в Сен-Клу, где он стал ждать аудиенции. На самом деле этот доминиканец был отшельником, подверженным бредовым состояниям; ему почудился звучавший в голове голос, предписывавший ему, по воле Всемогущего, убить короля.
Генрих, всегда охотно принимавший божьих людей, а особенно такого, который принес известия от преданных ему сторонников в Париже, согласился повидаться с ним в восемь утра на следующий день. В тот вечер Клеман ужинал с де Ла Гюслем и его товарищами. Он оказался общительным человеком и, как вспоминали его сотрапезники, резал мясо собственным острым ножом, ведя беседу о последних событиях в мятежной столице.
На следующее утро Ла Гюсль отвел Клемана на аудиенцию к Генриху. Стражи по непонятной причине забыли обыскать убийцу. Ему задали несколько вопросов, и всем показалось, что он, и вправду, принес жизненно важные вести королю. Потому Клемана проводили прямо в кабинет Генриха. Король был еще не полностью одет и сидел на стульчаке; он приветствовал монаха такими словами: «Привет тебе, брат мой! Что нового в Париже?» И, не обращая внимания на протесты присутствовавших, король настоял, чтобы монах подошел к нему поближе. Клеман поцеловал руку королю и подал ему рекомендательное письмо. Генрих, желая услышать новости, жестом велел монаху пригнуться к нему и говорить шепотом на ухо. Клеман склонился, как будто доставая корреспонденцию, но вместо этого выхватил из рукава нож и вонзил его по самую рукоятку королю в живот. Генрих вскочил с криком: «Ах! Боже мой! Злодей ранил меня!» Он вырвал нож из раны и дважды ударил Клемана в лицо, в то время как стража набросилась на монаха. Потом тело цареубийцы выбросили из окна. Генрих, обливаясь кровью, в одной руке держал нож преступника, а другой пытался зажать рану, причем из полости вываливались кишки.
Вначале король почти не чувствовал боли и говорил довольно сильным голосом. Хирурги казались не лишенными надежды: они вернули на место внутренности, хотя их пациент потерял сознание от боли. Когда они закончили перевязку, внебрачный сын короля Карла IX, Шарль де Ангулем, молодой человек, коего король очень любил, явился в спальню и, увидев, в каком ужасном положении его дядя, заплакал. Очнувшись, Генрих погладил юношу по голове и успокоил его такими словами: «Сын мой, сын мой! Они пытались убить меня, но Господь милостив, им это не удалось. Это ничего; скоро мне полегчает!» При этом он сунул палец под повязку и потрогал рану, дабы убедиться, что внутренности на месте. Один из королевских хирургов, не разделявший оптимизма коллег, отвел шестнадцатилетнего мальчика в сторону и шепнул ему: он считает ранение короля смертельно опасным.
В десять утра король, лежа в кровати, распорядился разослать в провинции сообщения о его ранении и надеждах на выздоровление. Он жаловался на холод и онемение конечностей, так что Малыш Шарль оставался при нем, растирая заледеневшие руки и ноги. Затем у ложа короля отслужили мессу, а потом он продиктовал письмо к королеве Луизе, рассказывая ей о покушении на его жизнь. Король также приказал вызвать Генриха Наваррского; прибыв и увидев, в каком состоянии король, он уже не сомневался в исходе. Король то погружался в сон, то просыпался, после полудня у него началась лихорадка, потом его вырвало кровью. Вместе с лихорадкой начались жуткие боли.