Екатерина Медичи
Шрифт:
Претензии брата на соблюдение морали разъярили Марго (в своих мемуарах она впоследствии обвиняла Генриха и Карла в кровосмесительных отношениях с нею), и она в гневе выкрикнула: «И он указывает мне, как я должна проводить время? Он что, забыл, что первый помог мне ступить на эту дорожку?!» Когда королю не удалось заставить фрейлин оклеветать свою королеву, он неохотно отпустил их и позволил следовать своим путем. Шанваллон понял, что связь с Марго угрожает его жизни, и покинул Париж, тем самым положив конец любовной интриге.
Узнав о шумихе, поднятой действиями короля Франции против его жены, король Наваррский счел этот случай удобным поводом для новой смуты. Приняв воинственную позу, прикинувшись рассерженным, он потребовал доказательств неверности Марго и объявил: он, дескать, не может принять ее, покуда
Далее Екатерина рассказывала: будучи вдовой, она порой вынуждена была иметь дело с людьми «неправедной жизни», которых она предпочла бы отослать прочь, но нуждалась в них для помощи сыновьям в управлении государством, поэтому не могла оскорблять их. Важнее всего то, что ее добрая репутация позволяла ей иметь дело с кем угодно, в ком она нуждалась, не запятнав своего имени, поскольку «все знали, кто я есть и как жила всю жизнь». Но Марго разительно отличалась от матери. Екатерина любила лишь одного мужчину, Генриха II, и продолжала любить всеми силами своей души. В отличие от нее, Марго никогда по-настоящему не любила своего супруга. Они были добрыми друзьями и защищали друг друга, пока того требовала ситуация, но его безудержное волокитство, а затем и ее похождения, поначалу служившие компенсацией, но постепенно вошедшие в привычку, не позволяли им стать по-настоящему близкими друг другу. Она обладала натурой более импульсивной и страстной, нежели хладнокровная и уравновешенная мать. При таком темпераменте не стоило рассчитывать на успех в области политических интриг, однако Марго жаждала постоянно находиться в центре событий и важных дел. Екатерина из-за сильнейшего напряжения во время последних кризисов чувствовала себя на грани истощения, и все-таки не порицала сына за его нечистые происки в отношении Марго. Она писала Бельевру, мастеру улаживать подобные ситуации: «Вы знаете его натуру, он так честен и искренен, что не может скрывать свое неудовольствие».
Торжественно провозгласив себя герцогом Брабантским, Алансон вскоре обнаружил, что жить в Антверпене тяжело. Он постоянно жаловался, что брат не дает ему денег на борьбу с испанцами. Когда же Генрих присылал средства, Алансону их никогда не хватало. Его люди страдали от недоедания, нехватки жалованья и даже просили подаяние у жителей. Их число сокращалось — они начали дезертировать или умирали. К концу 1582 года он писал: «Все разваливается на части, а хуже всего то, что меня обнадеживали, и теперь отступать слишком поздно… Таким образом, я считаю, лучше было бы пообещать мне совсем немного и сдержать свое слово, чем обещать много и ничего не прислать». 17 января 1583 года, к величайшему негодованию матери и брата и к ужасу других дворов Европы, Алансон и его люди предприняли попытку захватить Антверпен — эту акцию впоследствии назвали «Французское бесчинство». В этой кровавой вылазке, наглядно проявившей подлость и низость Алансона, горожане сумели дать достойный отпор его голодной и оборванной солдатне. Они перебили и многих из его дворян, в том числе и тех, кто принадлежал к знатнейшим семьям Франции. В Брюгге и Генте также вспыхнули мятежи, но были быстро подавлены.
«Французское бесчинство» поставило Алансона вне закона, как обычного уголовного преступника. Эта ситуация создала немалые проблемы для Екатерины и Генриха. Алан-сон попытался выкарабкаться, но, как всегда, требования его были слишком высоки для человека, чей могущественный брат больше
После новых неудачных попыток сражения с испанцами, что лишь только усугубило положение и вызвало новые траты вкупе с растущим недовольством Генриха III, Алансон, наконец, воссоединился с матерью в Шольне в середине июля 1583 года. Пережитое им за минувшие восемнадцать месяцев подорвало его здоровье, и те, кто видел герцога по возвращении, отмечали, что он стал «слаб и телом, и разумом… едва способен ходить». 22 июля 1583 года Екатерина писала королю о его брате: «Я умоляла его оставить эти предприятия, губительные для Франции, и остаться подле меня, дабы сохранить свое собственное место и жить в мире с соседями».
Генрих попросил брата посетить большое собрание «нотаблей», т. е. влиятельных лиц, которое он созвал 15 сентября, но Алансон отказался. Екатерина считала, что «на него дурно повлияли люди, убедившие, что, если он пойдет, то выслушает много неприятного в свой адрес». Главное, чего хотела королева-мать — ее младший сын должен удержать Камбре. Он вернулся туда в начале сентября для переговоров с испанцами и голландцами. К ноябрю он вновь приехал во Францию и решил оставаться в Шатотьерри, где надеялся собраться с силами под опекой Екатерины. Она была поражена, когда услышала, что Алансон решил продать Камбре испанцам. Она писала ему о позоре и бесчестье, которые в этом случае он навлечет на страну: «Я умираю от тревоги и унижения, когда думаю об этом». Екатерину глубоко огорчала скандальная история с Камбре, но, вероятно, она еще не понимала, насколько болен ей младший сын. Он начал кашлять кровью и никак не мог поправиться. Полагая, что состояние сына и политическая ситуация начинают стабилизироваться, Екатерина уехала. Но Алансон вновь взялся за свое, подначиваемый своей свитой, которая любила петь ему в уши, как несправедлив к нему брат-король.
После краткого визита Екатерины в Шатотьерри 31 декабря 1583 года, когда мать пыталась помочь Алансону, все еще торговавшемуся из-за Камбре, она обнаружила, что сын вовсе не намерен слушать ее советов, и возвратилась в Париж. Здесь она слегла — сказывалось напряжение из-за семейных неурядиц. Наконец, 12 февраля 1584 года, Алансон прибыл повидаться с матерью. Несмотря на то, что она лежала в постели с высокой температурой, он уговорил ее вместе навестить брата и поблагодарить за обещания поддержки. Екатерина с радостью пожертвовала здоровьем, лишь бы увидеть, как ее сыновья обнимутся. Она писала Бельевру, что никогда не испытывала такого счастья после смерти супруга, и плакала от радости.
Братья вместе отпраздновали карнавал, во время которого Алансон устроил настоящий дебош, «предаваясь эротическим излишествам со всей силой своего порочного темперамента». Затем больной молодой человек вернулся в Шатотьерри, где в течение марта опять сильно болел. Екатерина, приехав навестить его, застала его лежащим в постели, с кровавой рвотой и сильной лихорадкой. Эти симптомы были слишком знакомы королеве-матери. Но она, поверив докторам, что сын проживет до преклонных лет, если будет вести размеренную жизнь, приняла краткое улучшение за знак выздоровления и уехала в Сент-Мор. По прибытии же туда ее встретило известие: Алансон умер 10 июня 1584 года, вскоре после их расставания.
Несмотря на все беды, которые учинил ее младший сын, его неуживчивость в отношении брата и тяжелый характер, горе матери было неутешно. Это прослеживается в короткой записке, посланной Бельевру 11 июня: «Зачем я живу так долго? Я обречена видеть преждевременную смерть многих людей, хотя и понимаю: нужно повиноваться Господней воле, ибо ему все принадлежит, и Он дает нам детей на тот срок, какой считает нужным». Ее отчаяние было бы еще более острым, если бы она могла предвидеть, как повлияет смерть наследника престола на судьбы католиков во Франции. Ибо, пока Генрих с Луизой не произвели на свет продолжателя династии Валуа, что было весьма маловероятно, следующим правителем Франции должен был стать еретик, Генрих Бурбон, король Наваррский.