Екатерина Великая. Сердце императрицы
Шрифт:
София, поглощенная размышлениями, не сразу заметила, что и мать пребывает в задумчивости. Однако если девушка была озабочена, то на лице герцогини играла мечтательная полуулыбка. Иоганна была едва ли не на седьмом небе. Как бы ни получилось с дочерью, теперь уже она сама мало зависела от решения императрицы: новые поручения от посланника в Петербурге графа Мардефельда, переданные маркграфиней буквально в последнюю минуту, лучше всяких слов говорили о том, сколь значительной особой становится теперь она сама, Иоганна Елизавета, герцогиня Ангальт.
Но этого мало! Только
Кавалькада двигалась и днем и ночью, останавливаясь ненадолго только для того, чтобы сменить лошадей. Неустанное это движение убаюкивало Фике – она дремала, вновь возвращаясь мыслями к своим обетам, смерти Алексея, наставлениям отца, болтовне матери. Все это, словно калейдоскоп, играло в ее рассудке острыми гранями, складываясь то в одну странную картину, то в другую. Девушку посещала даже мысль о том, что и после заключения столь желанного матушкой брака ее, Софии, положение при дворе все равно будет оставаться весьма шатким. Лишь появление наследника Петра сможет в какой-то, пусть небольшой степени гарантировать ей спокойствие.
А если таковому наследнику родиться не суждено? Что делать ей в этом случае? К чьей помощи прибегать? Заводить любовника, рискуя собой и своим положением еще больше? Пасть к ногам императрицы и у нее просить совета?
«Вот в таком, матушка, ни вы, ни отец, ни король Фридрих… да никто в целом мире не может быть мне здесь советчиком! Отчего вы не предупредили меня о столь унизительной возможности? Отчего не дали наставлений именно на сей случай?»
По какой-то странной прихоти мысли девушки вновь вернулись ко двору Фридриха Великого: опять перед глазами встал тот прием, когда она, девчонка, была приглашена к столу самого короля и беседовала с ним просто и без затей, как со своим давним другом.
«Да, мы беседовали обо всем. Короля интересовало мое мнение о поэзии, опере, музыке, танцах. О тысяче самых разных вещей. Помню, сколь удивленными казались люди вокруг, наблюдавшие за нашей непринужденной беседой. Я чувствовала, как горят мои щеки, видела, что, пусть и в платье с чужого плеча, на живую нитку посаженном по фигуре прямо перед приемом, я очаровала его величество по-настоящему. Помню даже, что он назвал меня воплощением Любви и Грации. Помню и то, сколь важным для меня казался тот вечер. Но отчего же столь мудрый властитель не дал мне ни одного сколько-нибудь важного совета? Отчего просто сыпал любезностями?»
На эти вопросы, быть может, девушке смог бы ответить только сам король Фридрих. Но вряд ли. Да и какие, с его точки зрения, нужны были советы миленькой куколке, волею сильных мира сего вовлеченной в кровавые бескомпромиссные игры? Заключение брака, выгодного какой-то из коалиций, успешная победа, одержанная над другой коалицией, – вот и все, что нужно королю. О каких чувствах может идти речь? Девичьи глупости!
Москва приближалась. Иоганна сидела словно на иголках – вот-вот решится ее судьба (и опять о дочери ни единой мысли!). Теперь в сани были запряжены шестнадцать лошадей. Скорость была просто головокружительной, поля превратились в одно бесконечное поле, деревни становились серо-коричневой полосой. Открытые дворцовые сани мчали, кони храпели, дорога блестела, словно зеркало.
Ничего этого не видела Фике, вернее, видела, но не замечала. Вся роскошь выезда императрицы, свежий кофе и горячие булочки на каждой станции, усердие гренадеров – все это было словно в каком-то полусне. Ее мысли пребывали где-то очень далеко.
Должно быть, поэтому София далеко не сразу поняла, что происходит, отчего остановился царский поезд, почему кричит мать и куда делись двое широкоплечих солдат, которые только мгновение назад сидели на передке саней.
– Матушка, что случилось?
Иоганна, рыдая, только махнула рукой. Девушке ответил начальник стражи:
– Сани зацепились за угол избы, барышня. Брусья, вишь ты, лежали ненадежно, вот и скатились прямо на сани. Матушка ваша в болести. Да и моих солдатушек беда не пощадила.
– Не пощадила?
– Нет, ваше высочество. Они на передке саней сидели да и приняли весь удар на себя. Голов лишились, оба… Конец бруса вашу матушку задел, да, на счастье, шуба удар смягчила.
Фике полными слез глазами смотрела на два тела и кровавые пятна, все шире растекавшиеся в снегу. «Вот еще двое… Они отдали жизнь за меня, а я даже имен их не знаю. И никогда не узнаю…»
Удар, полученный Иоганной, похоже, и впрямь был не очень силен. Прижимая ко лбу платочек со снегом, герцогиня патетически воскликнула:
– Дочь моя, само Провидение уберегло вас для великих дел! Я счастлива, что приняла весь удар на себя!
Фике укоризненно посмотрела на мать. Та словно и не заметила трупов. Да и кто они быи такие, эти люди в форме, с точки зрения спесивой герцогини? Грязь у ее прекрасных ног, слуги, которые должны быть счастливы тем, что отдали жизнь за ее несравненную персону!
Хотя вот уж удивительно: Иоганна, сама того не зная, оказалась права. Провидение и в самом деле уберегло Софию для великих свершений – но не тем, что брусья скатились на солдат, а тем, что одарило именно такой матерью. Ибо отрицательный пример перед глазами есть преотличный опыт. А если вспомнить, что Фике всегда и все подвергала сомнению, предпочитая обо всем составлять собственное мнение…
Девушке было вполне достаточно решить, что она не будет поступать так, как велит мать, не будет вести себя подобно Иоганне. Быть может, герцогиня оскорбилась бы, узнав о мыслях дочери, но, к счастью для себя, она осталась в неведении. А здесь, трудно спорить с очевидным, неведение стало благом.