Екатерина Великая. Сердце императрицы
Шрифт:
– Несколько лет.
– Вам нравится служить?
Черные глаза блеснули – насмешкой? Фике готова была поклясться, что в них промелькнул искренний смех, но вежливое, почтительное выражение на лице офицера не допускало и мысли об этом.
– Я дворянин, ваше высочество. Служба ее величеству – честь для каждого из нас.
– Неужели вам никогда не хотелось заняться чем-нибудь еще?
– Чем же, например, ваше высочество?
Опять этот легкий смех в глазах…
– О, я, право, не знаю. Ваша страна так богата, что, вероятно, было бы весьма увлекательно заняться ее благоустройством…
– Я офицер, ваше высочество. Если моей стране, моей императрице угрожает опасность, я всегда готов выступить на ее защиту. Однако же, полагаю, во мне нет ни малейшей склонности
– Ах, а я была бы счастлива, если бы могла повлиять на что-либо в стране… Знаете, княжество моего отца нельзя назвать богатым, но он прилагает столько усилий к его процветанию, что мне кажется, будет только справедливо, если Бог вознаградит его за труды. Я вижу в России очень много простора, но и очень много беспорядка. Разве вам не хотелось бы, Темкин, чтобы Россия стала процветающей страной?
Офицер помолчал.
– Я думаю, у каждого из нас свое предназначение, принцесса. Но признаюсь, полагаю, что вы, как никто другой, подходите на роль правительницы России.
Фике вспыхнула.
– Почему вы так полагаете?
– Я знаю наследника престола, он очень непростой человек. Однако смею предположить, что ваше влияние окажет на него благотворное действие. Цесаревич Петр нуждается в добром и мудром руководстве.
– Меня удивляют ваши слова.
– Ваше высочество, цесаревич еще очень молод. Что касается меня, я был бы счастлив… видеть вас в Петербурге.
Фике быстро взглянула на него. Черные глаза не избегали ее взгляда, жгли словно огнем.
Графу Алексею Темкину было двадцать пять лет. С ранней юности находясь при дворе, он успел, однако, поучаствовать в нескольких сражениях и покрыть себя славой редкого смельчака и прекрасного фехтовальщика. Его семья была богата и влиятельна, и еще до того, как вылететь из родительского гнезда, он побывал во многих странах – в том числе и в Пруссии, – знал толк в хорошей еде, дорогих винах, светских беседах, изысканных вечерах, полезных знакомствах, был знаком с представителями многих известнейших фамилий Европы, разбирался в людях и европейской политике и в целом вел именно тот образ жизни, которого не мог обеспечить своему семейству вечно пребывающий в долгах князь Ангальт-Цербтский и к которому всей душой стремилась княгиня Иоганна, – то есть любил и умел тратить деньги, имел возможность позволить себе все и ни в чем себе не отказывал. Однако это не мешало ему оставаться верным долгу дворянина и офицера – честь была для него дороже всего на свете, и ни к чему он не относился так ревностно, как к своему доброму имени.
Отец Алексея, человек прямой и жесткий, смолоду отличался крутым и пылким нравом. Всю жизнь он занимал важные посты в Петербурге, Париже, Берлине. О его любовных похождениях ходили легенды, и Петербург полнился слухами о множестве его внебрачных детей, разбросанных по всей России, а то и по всей Европе. Однако, как бы то ни было, законный сын у него был один, Алексей, и вырос он окруженный любовью и заботой и своего строгого отца, и кроткой матери.
Алексей был строен, прекрасно сложен и очень красив – очень мужской, уже очень зрелой красотой, и не было женщины, которая, увидев его, не взглянула бы на него снова. Он никогда не был женат – его невеста умерла от горячки несколько лет назад, и с тех пор за ним замечали только случайные связи – не более. Он держался всегда ровно и спокойно, и его общество было одним из самых приятных в свете, так как его редкостное дружелюбие и расположенность к людям делали его чрезвычайно приятным собеседником. Он был отважен, но не безрассуден, а хладнокровен и не раз и не два побеждал даже противников, превосходивших его ростом и силой. Лицо его светилось приветливостью, но и властностью, голос был глубокий и мелодичный. Он превосходно ездил верхом и мог бы провести в седле несколько дней подряд. Он отличался недюжинным умом и благородством, его образование было всесторонним, воспитание – утонченным, и это сквозило в каждом его слове, взгляде и жесте. Он был добр и всегда готов прийти на помощь. Многие искали его дружбы, но друзьями становились не многие.
Девушка, которую прочили в невесты
Принцесса искренне восхищалась Россией. Она не отрывалась от окна кареты, следила восхищенным взглядом за всем, что происходило за окном. На постоялых дворах она забрасывала его вопросами: что это такое? почему женщины так одеты? откуда приехали эти люди? кто они? как сказать по-русски «здравствуйте», «благодарю вас», «прошу прощения», «будьте любезны» и так далее, и так далее. Темкин был уверен: если бы это было возможно и если бы ей позволили, она бы вступала в беседы с каждым встречным русским, крестьянином ли, купцом, барыней, едущей в гости… Принцесса расспрашивала его о стране, в которой ей предстояло жить, и особенно удивляло Темкина, что интересовали ее больше не роскошные петербургские балы и нынешняя российская мода, а русская жизнь во всех подробностях: как живут дворяне, как служат, как устроена жизнь в городах, какие порядки при дворе императрицы, каков Петр, что любит Елизавета, а также какова политика Елизаветы в вопросах просвещения…
Она не была особенно привлекательна, но обещала в будущем стать настоящей красавицей. Сквозило в ней что-то неуловимое, легкое – и странно, это начинало беспокоить Темкина, неясно, как беспокоит нечто пока еще далекое и неосязаемое. Ему нравилось смотреть на нее – говоря с нею, он ловил иногда себя на том, что просто наблюдает, отмечает то, как она двигается, как поворачивает голову, как складывает на коленях руки или, стараясь скрыть смущение, начинает теребить тончайший батистовый платочек. В такие минуты он даже не вполне осознавал, что говорил ей, и позже не мог вспомнить, о чем был разговор, но помнил прекрасно, как шевелились ее губы, слегка приподнимались тонкие брови, как она улыбалась: сначала вспыхивали глаза, а потом уже улыбка освещала все лицо. Она держалась очень прямо, движения ее были еще по-девичьи порывисты, но при этом грациозны. Она была удивительно сдержанна, но порой ему казалось, что глаза ее начинают пускать настоящие чертики, и тогда она словно изо всех сил пытается удержать их. Она так отличалась от своей матери с ее высокомерным и брезгливым выражением лица…
Иногда, когда Темкин скакал рядом с санями, в окошке показывалось ее приветливое, озаренное улыбкой лицо, она радостно кивала ему, и потом он не мог не думать ни о чем, кроме Софии. Фике – называла ее мать, и мысленно он начал звать ее так же. А скоро он и помыслить не мог ни о чем, кроме нее, и, о чем бы ни думал, мыслями все время возвращался к своей Фике…
Путешествовать по России было непросто и даже опасно: на дорогах свирепствовали лихие люди, часто бывало, что под тяжело груженными повозками проваливались мосты, на постоялых дворах вспыхивали пожары, во время страшных метелей путь надолго заносило снегом. Темкин заботился обо всех нуждах вверенных ему женщин – начиная от обеспечения охраны и заканчивая поиском удобного жилья и приличной еды. В особо холодные дни он находил им лишние одеяла, беспокоился об их сне, покое и комфорте. Он развлекал их беседами, шутил, ободрял, давал советы и скоро стал незаменимым.
Однажды они остановились на ночлег в крестьянской избе. Хозяин, самый зажиточный в деревне, освободил для знатных гостей все комнаты, а сам с семьей отправился ночевать во флигель.
– Здесь ни в одной комнате, ни в моей, ни в комнате Фике, нет ни одной кровати, – изумленно произнесла Иоганна, обращаясь к Темкину. – Где же мы будем спать?
– Можно спать на печи, – с улыбкой ответил он. И, заметив расширившиеся глаза княгини, добавил: – Русские люди часто спят на печах. На них очень тепло.