Екатерина Великая. «Золотой век» Российской Империи
Шрифт:
Немцы, о которых у нас идет речь, не замыкались в Немецкой слободе, они с энергией, присущей переселенцам и всем, жаждущим перемены мест, ринулись в жизнь. Может быть, самый замечательный тому пример – доктор Гааз, который, приехав в Россию, стал было модным врачом, лечил знать, купил дом и выезд, а углубившись в жизнь страны и поняв всю меру народных страданий, стал лечить бедноту, а потом и вовсе превратился в «тюремного доктора». Все свои деньги он потратил, чтобы построить тюремную больницу на Воробьевых горах – отсюда отправлялись каторжные этапы. Все силы отдавал он этим «несчастным» (в те времена так народ называл арестантов); кого-то укрывал, сколько мог, в своей больнице, кого-то снабжал лекарствами и провиантом (карета доктора следовала за этапом). Люди тогда шли на каторгу, прикованные к железному пруту, и доктор Гааз боролся за индивидуальные кандалы, требуя, чтобы их обшивали тканью, – иначе они жглись и в жару и в мороз, протирали руки и ноги до костей; и он добился того, что прут был запрещен. В «Комитете попечительного о тюрьмах общества» (членом которого состоял) он, Фридрих Иозеф Гааз, уроженец Пруссии, заспорил с московским митрополитом Филаретом, когда тот сказал: «Не может того быть, чтобы осудили невиновного». «Вы забыли Христа», – возразил ему Гааз. Нужно отдать должное и митрополиту, он встал, поклонился и сказал: «Нет, это Христос забыл меня». Митрополит мог забыть, а доктор Гааз отлично помнил об указе (уже николаевском), который позволял помещикам отдавать на каторгу крестьян, власти обязаны были это делать, «не входя в рассуждения о причинах негодования помещика». Всеми силами боролся против этого указа «святой доктор» – в народе ходила икона, где он был изображен с нимбом вокруг головы, хотя никогда, разумеется, православной церковью канонизирован не был, его канонизировал народ.
Перед нами странный феномен – смена корней, которая благотворно действует на рост и ведет к расцвету, его условно можно было бы назвать американским, с той, однако, разницей, что американские переселенцы все же теряли свои корни, чтобы потом постепенно создать свою общую новую культуру, а переселенцы в Россию очень быстро их находили, создавая весьма ценный гибрид.
Мы видели одного из соратников Екатерины, теперь взглянем на другого. Кстати, они были друзьями, Яков Сиверс и Александр Строганов.
Александр Сергеевич Строганов родился в 1733 году – наследный принц гигантской строгановской империи. Ему было девятнадцать, когда отец отправил его за границу, и явление его здесь стало триумфальным, круг знакомств был огромен и блистателен, послы представляли его царствующим монархам, его принимал сам папа Бенедикт XIV, который много сделал для науки и, как видно, любопытствовал взглянуть на юного русского богача, тоже приверженного наукам.
У этого вельможи были все возможности весело и горячо прожить в любой западноевропейской столице, где его носили на руках, но Строганов возможностями веселой заграничной жизни не воспользовался. Он повиновался некоему долгу, непрестанно был занят серьезной работой, изучал химию, механику, металлургию, все то, что должно было ему пригодиться, когда он наследует отцу; прилежно навещал встречающиеся ему фабрики и заводы; посещал лекции знаменитейших профессоров – словом, не терял зря времени. Но все это не было его призванием, его властно влекло к себе искусство. Где бы он ни был: во Франции, Германии или Италии (особенно), он не пропускал ни одного музея – конечно, его увлекала мысль создать собственный. Было ему двадцать два, когда он положил начало своей будущей коллекции, купив подлинного Корреджо (можно себе представить, как был он горд!), после чего в Россию уже шли ящики, где были тщательно упакованы картины, скульптуры, гравюры, камеи. Все эти произведения искусства скапливались в строгановском дворце на Мойке (его еще при жизни отца построил Растрелли). Обладавший, по-видимому, от природы тонким вкусом, молодой вельможа развил его в процессе своего бурного коллекционирования; впоследствии он сам составил и издал каталог своей галереи.
Когда Александр вернулся в Россию, Елизавета Петровна пожелала, чтобы он женился на Анне Воронцовой (двоюродной сестре Елизаветы Воронцовой, фаворитки Петра III). Российская императрица сделала его камер-юнкером, австрийская Мария-Терезия – графом Римской империи. События 1762 года разделили супругов: он был ярым сторонником Екатерины, Анна (как она говорила, бывшая «по несчастью Строгановой») – столь же ярой приверженницей Петра III: несчастный брак этот, ставший, по существу, длительным разводом, кончился с ее смертью.
При Екатерине награды и чины так и сыпались на молодого графа, но, по отзывам современников, он был к ним равнодушен. Искусство было его богом, и свой долг он видел в том, чтобы помогать развитию отечественного искусства, растить и оберегать русские таланты. Как велика была его помощь, знали не только Левицкий, Щукин и другие художники, но и поэты – Державин, Богданович и молодой тогда Крылов, – и композитор Бортнянский. Но главным его любимцем был Андрей Воронихин. Крепостной мальчик Строгановых, родившийся в далекой пермской деревне, благодаря своему помещику получил великолепное образование, окончил Академию художеств, путешествовал за границу. Влюбленный в его талант, Строганов дал ему возможность строить и в Петергофе, и в Павловске, и в Петербурге.
Семейная жизнь Александра Строганова нам интересна, поскольку проясняет многое в нем и его судьбе. В 1771 году он женился – уже по любви – на Екатерине Трубецкой, в 1772 году родился его сын Павел. Но и этот брак не принес ему счастья – когда супруги вернулись в Петербург, в высшем свете произошло событие, принесшее много волнений и вызвавшее много толков при дворе: графиня Строганова, красавица, встретилась с красавцем Корсаковым, фаворитом Екатерины. Их внезапно вспыхнувшая любовь сломала все на своем пути – и супружество Строганова, и роман императрицы. Строганов показал, что у него действительно рыцарский характер, он отпустил жену, одарив ее богатыми поместьями (влюбленные уехали в Москву, где жили невенчанные в счастливом содружестве, имея множество детей, которые получили дворянство, выдуманную фамилию и стали родоначальниками нового дворянского рода Людомирских).
Потеряв жену, Строганов не потерял ни энергии, ни даже веселости. Но было бы глубокой ошибкой считать его легкомысленным или легковесным: с особым рвением занялся он воспитанием любимого сына, поручил это дело французу-гувернеру, зато сам гувернер в этот раз был необычен.
Еще за границей встретив ученого – Жильбера Ромма, Строганов увлекся его глубокой оригинальной натурой и, пригласив в Россию, отдал сына целиком его попечению и воспитанию. Влияние француза на мальчика было беспредельным. Ромм с юным графом (и архитектором Воронихиным) отправились в путешествие по России – в ходе которого, кстати, оба изучали русский язык, – а потом (опять же с Воронихиным) уехали за границу. Это знаменитая тогда и хорошо известная теперь история. Ромм был не только ученым, в нем жил страстный политик республиканского толка. Он ринулся в гущу революционных событий (стал членом Конвента) и увлек за собой юного графа Павла Строганова.
Немалая широта взглядов требовалась от русского вельможи, чтобы отпустить любимого сына в революционно бурлящую Францию. Юный республиканец был так увлечен этими событиями, что категорически не хотел возвращаться домой, и вернулся не по настоянию отца, а по гневному требованию Екатерины. Строганов, таким образом, воспитал человека необыкновенного, дал монархической России активного республиканца, в будущем видного политического деятеля, оказавшего немалое влияние на политику Александра I в первый (и такой важный) период деятельности этого царя.
Портрет Строганова шведский художник Рослин писал в Париже (на портрете рядом с графом мраморный бюст его жены) – то были годы его недолгого семейного счастья. Отсвет такого счастья лежит и на портрете, на его колорите (великолепный брусничный бархат кафтана, шитого серебром), на облике самого Строганова, кажется, он сейчас рассмеется и на щеках его появятся ямочки. Он как будто куда-то шел, остановился, присел на минуту, чтобы дать художнику на себя посмотреть, и теперь ему не терпится встать, чтобы идти по каким-то своим веселым делам.
У него и в самом деле был легкий характер, он был весел и остроумен и недаром стал одним из самых любимых придворных Екатерины, непременным участником всех ее поездок, увеселений и неизменным партнером в картах.
Но Строганов был также и участником всех ее предприятий, имеющих общественное значение, – член Комиссии по составлению нового Уложения, он тут активно выступал (в частности, отстаивая необходимость создания школ для крестьянских детей). Когда был задуман Московский воспитательный дом (о его значении мы еще будем говорить), Строганов давал деньги на его строительство (соперничая тут с другим сказочным богачом Прокофием Демидовым).