Экипаж. Команда
Шрифт:
На самом деле в данной ситуации для Ташкента это был, пожалуй, самый лучший вариант – ничего не могли вменить ему менты. Элементарно придраться, наехать по принципу «авось прокатит» и то не к чему – чист был сегодня Ташкент перед российским законом. Ну а грешки перед чухонцами – это, ребята, извиняйте, не по вашему ведомству. Однако уж столько к тому моменту накопилось у Ташкента злости и к своим, и к заморским мусорам, уж так велика была его ненависть ко всем тем, кто вставал на его пути, что в последние дни он с превеликим трудом сдерживал в себе желание дать волю самым жестоким своим эмоциям. И вот, случайно срубленный и абсолютно не опасный сегодня милицейский хвост стал для Ташкента той самой последней каплей.
Он
А тот, между тем, с трудом сдержал себя, чтобы не расхохотаться в полный голос. Ему вдруг вспомнилась старая зековская насмешка: «Какая статья? – Шоферская. – Это как? – Да неправильно задом сдал». Ташкент завел машину, включил заднюю скорость, отпустил сцепление и резко тронулся назад, втопив по газам. Глухой удар в стену, самортизированный о невидимую мягкую преграду да негромкий вскрик, сопровождаемый хрустом, свидетельствовали о том, что жертва не успела вынырнуть из опасной зоны. Ташкент выжал сцепление, включил передачу и рванул с места вперед, бросив взгляд в зеркало заднего вида на распластанное вдоль стены тело человека, заходящегося в последней агонии. В своей жизни Ташкент видел немало смертей, а потому лишь одного беглого взгляда ему было достаточно, чтобы понять – мужик больше не жилец. Он вылетел со стоянки, более чем удачно проскочил под желтый свет и смешавшись с потоком машин понесся прочь. Секундою раньше, капля за каплей вытекла и закончилась жизнь капитана Гурьева.
И был шок. И была масса каких-то бесполезных, маловразумительных действий. Наконец-то добрался до места «семь-три-второй» экипаж, практически вслед за ним примчались Нечаев с гласниками и дежурным по управе. Затем появились гаишники и уже совсем необязательная «скорая помощь». Была типичная для таких нетипичных ситуаций суета, неразбериха, истерика и брань. Кто-то давал отмашку для введения плана «Перехват», кто-то матерился по телефону, кто-то нервно курил, стараясь не смотреть в ту сторону, где в луже крови лежал человек, который еще несколько минут назад был молодым, красивым, а главное, полным жизни. Чуть поодаль, выворачивало наизнанку захлебывающегося слезами и рвотой Лямина. Был звонок на мобилу Нестерова от заказчика, который только теперь окончательно разобрался в своих многоходовках и сообщил, что сегодня крепить объекта представляется нецелесообразным…
После того, как тело Гурьева погрузили в «скорую» и повезли на Екатерининский, 10, бригадир подошел к отрешенно сидящему на земле Козыреву и, положив ему руку на плечо, негромко спросил:
– Машину вести сможешь?
Паша молча кивнул.
– Тогда давай бери Лямку и поехали. Хватит. Не нужно здесь больше. Слышишь меня?
Козырев снова кивнул, медленно поднялся и побрел за Ляминым…
…Темно-синяя «девятка» медленно катила по Петровской набережной. Смена возвращалась на базу в полном молчании. Лямину хотелось плакать, но он был убежден, что делать этого было нельзя. Иван еще не знал, что в жизни каждого мужчины встречаются моменты, когда плакать незазорно. Нестеров достал беломорину, нервно помял ее пальцами, отчего она раскрошилась и порвалась. Он полез в карман за другой и в этот момент, в который уже раз за сегодня, у него зазвонил мобильник:
– Сергеич! Вы че там, на сверхурочные остались, что ли? На часы-то смотрите
– Мы едем, Костя, уже едем – бесцветным, абсолютно лишенным каких-либо эмоций, голосом ответил Нестеров.
– Слышь, Сергеич, – продолжал Пасечник, судя по его жизнерадостному тону, как минимум парочку пива к этому времени он уже успел оприходовать. – Попроси Гурьева, чтобы на Садовой тормознулся. Там есть подвальчик, Антоха знает, где торгуют офигительным вяленым толстолобиком. Пусть подорвется, возьмет пяток, хорошо?…
Ответа Пасечник не услышал. Последующие попытки набрать номер Нестерова ни к чему не привели – тот по непонятной причине отключился. «Вот ведь жмотье», – обиделся Пасечник и открыл очередную бутылку. В самом деле – если человек случайно по службе запорол небольшого косяка, то это еще не означает, что теперь соседний экипаж может из него веревки вить.
Глава вторая
Полина
…Принимать филеров надо с большою осторожностью, при сомнении, новичка испытать, выдержав его в отделении недели две без поручений по наблюдению, стараясь за это время изучить его характер на основании данных общения его с другими служащими…
По мнению окружающих, потенциальный кандидат в экипаж Нестерова Полина Ольховская была девушкой со странностями… Эти странности заключались в следующем.
Во-первых, будучи дочерью весьма почтенных и состоятельных родителей, она, мало того что бросила филфак Университета и поступила в школу милиции, так еще и умудрилась, закончив последнюю, действительно пойти работать в ментовку. Это безумие можно было бы назвать девичьей блажью, однако Полина, к удивлению родных, не перебесилась и вот уже пятый год продолжала служить в ОПУ.
Во-вторых, к своим двадцати пяти годам Ольховская еще ни разу не сбегала замуж, что (при ее-то внешности!) выглядело, по меньшей мере подозрительно. И бог-то бы с ним, с замужеством, однако вела она себя при этом, с точки зрения коллег, абсолютно по-свински: подбивавших клинья мужиков из отдела держала на почтительном расстоянии, а про мужиков на стороне, ежели таковые вообще имелись, распространяться категорически не желала. Вполне естественно, что это серьезно било по самолюбию остальных установочных дам, которые на протяжении нескольких лет предпринимали безуспешные попытки втянуть Полину в свой бабий мирок. Словом, «нормальные» люди себя так не ведут.
Следует признать, что в чем-то окружающие были правы – Полина действительно была девушкой взбалмошной, но в то же время еще и очень замкнутой. Окончив школу с золотой медалью, она без проблем поступила в Универ, за первый курс неплохо овладела финским языком, после чего твердо решила – ей этого достаточно. Двух семестров в коллективе, где на десять тупых, сексуально озабоченных блатных девиц приходилось по три таких же мальчика-мажора и по одному ботанику-неврастенику, хватило, чтобы учеба ей вконец опротивела. Так что в один прекрасный день, никому ничего не сказав, она просто пошла и забрала документы. Преподаватели недоумевали, мама пила валерьянку, а Ольховская тем временем поступила на банальные курсы компьютерных пользователей. И неизвестно чем бы все это закончилось, если бы не родной дядя, бывший полковник милиции, не уболтал ее поступить хотя бы в Стрелку – какое-никакое, а все ж таки юридическое образование. Странное дело – почему-то Полина дядю послушалась, но кто ж знал, что в конечном итоге все сложится еще хуже? И что спокойной работе в какой-нибудь нотариальной конторе она предпочтет службу, даже название которой вслух произносить строжайше запрещено? И даже страшно подумать, чем они там занимаются!!!