Экономические эксперименты. Полные хроники
Шрифт:
Обуздывали эту стихию с азиатской жестокостью. Словно монгольская орда (именно такое сравнение приходило на ум современникам) налетали отряды карателей на бунтующие деревни. Жгли дома, часами держали крестьян на коленях на снегу, вешали по приговорам военных судов и бессудно. Беспощадность и беззаконность расправ подчас вызывали протесты даже у полиции. Но вот что характерно, когда одна такая полицейская жалоба на действия некого капитана Рихтера, добавившего при усмирении крестьян в одной из прибалтийских губерний к бессудным расстрелам еще и повешение, попала на стол Николая II, он написал на полях против имени капитана: «Славный малый». Да, царь-мученик, да, ужасный расстрел его семьи, но брошенная на весы Божьего суда только одна эта реплика весит так много и о столь многом говорит!
Усмирительную жестокость порождал страх. Но он же порождал и уступки крестьянам, понимание того, что дальше тянуть с удовлетворением столь явно и трагически выраженных их потребностей невозможно. В конце 1905 года приняты два правительственных решения – отменены остатки выкупных платежей и расширена деятельность Крестьянского банка с целью облегчения покупки земли крестьянами.
Теперь либеральные проекты Витте не казались потрясением основ государственного порядка даже самым яростным его защитникам. И как же велик был страх, порожденный крестьянским бунтом, если два генерал-губернатора – московский и петербургский – Федор Васильевич Дубасов – усмиритель крестьянских волнений на юге России и декабрьского вооруженого восстания в Москве – и Дмитрий Федорович Трепов, тот самый, который «патронов не жалеть», заявили о необходимости немедленного проведения аграрной реформы и выразили готовность расстаться с частью своих немалых земельных владений. А Петр Николаевич Балашов, богатейший помещик России (его семья владела тремястами тысячами десятин в четырех губерниях) и один из лидеров Совета объединенного дворянства, этого «дворянского профсоюза», направил царю записку, в которой предлагал передать крестьянам землю из общинного владения в их полную собственность, дополнив наделы казенной землей и той, которую помещики захотят продать им в порядке «полюбовной сделки».
Изменение отношения политической элиты к общине было не случайным, теперь она воспринималась как организатор массовых антипомещичьих выступлений. Крепнет убеждение, что наделенные землей крестьяне-собственники, успешные владельцы своих наделов, могут противостоять идущей из города революционной «заразе пролетариатства». Теперь уже не особый русский путь сочетания помещичьего и общинного хозяйствования, а западный – фермерский, гроссбауэрский виделся как панацея от общественного неустройства, и в этом лишний раз убеждало обращение к европейскому историческому опыту.
За полвека до взрыва российских общественных страстей, в 1848–1849 гг., когда по Европе прокатилась волна городских демократических революций, направленных против королевской власти, они усмирялись с помощью консервативно настроенных сельских жителей и солдат – молодых крестьян, одетых в военную форму. Так было в Германии, Австрии. Во Франции после восстановления всеобщего избирательного права крестьяне голосовали против революционеров, создав тем самым в парламенте монархистское большинство. При более глубоком взгляде в историю Франции – этой матери революций нового времени – виделась крестьянская Вандея, яростно сражавшаяся под роялистскими лозунгами против войск парижского конвента.
Как создать русскую Вандею с ее преданностью престолу, религии, основам традиционного народного существования? Новая стратегия в «крестьянском вопросе» была сформулирована с предельной лапидарностью: «сначала успокоение, а потом реформы», то есть сначала усмирить, навести порядок, а потом реформировать. Наводить порядок было кому, а вот реформировать? Тут требовался человек просвещенный, но твердый, энергичный и опытный в государственных делах, монархист без примеси либерализма и вместе с тем понимающий нужды «сельского материка». Получалось, что всем этим требованиям удовлетворял саратовский губернатор Столыпин.
Назначение. Его вызвали из Саратова в Царское Село телеграммой за подписью царя и предложили должность министра внутренних дел.
– Пётр Аркадьевич, я вас очень прошу принять этот пост, – сказал государь.
– Ваше величество, не могу, это было бы против моей совести.
– Тогда я вам это приказываю.
По воспоминаниям дочери – Марии Петровны Бок – не подчиниться воле императора ее отец, убежденный монархист, не мог.
За три года перед тем подобный разговор у него состоялся с министром внутренних дел Плеве, предложившим ему должность саратовского губернатора. Отказ был мотивирован семейными обстоятельствами, в ответ он услышал: «Меня Ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют, и они не могут быть приняты во внимание. Я считаю Вас подходящим для такой трудной губернии и ожидаю от Вас каких-либо деловых соображений, но не взвешивания семейных интересов».
Что это? Кокетство со стороны Столыпина? Пусть, мол, попросят, тогда соглашусь. Страх? Ведь то были времена, когда губернаторов, как, впрочем, и министров, «отстреливали как куропаток». И Плеве, и его предшественник Сипягин погибли от рук террористов. Да и сам Столыпин в Саратове пережил четыре покушения, а за полгода до вызова в Царское Село в его губернаторском дворце был застрелен генерал-адъютант Сахаров, приехавший в губернию по усмирительским делам. А через несколько месяцев после переезда Столыпина в Петербург была взорвана его дача на Аптекарском острове, сам он чудом уцелел, а дочь и сын получили ранения. Так что было чего бояться. Но даже его политические противники не могли отказать ему в личной храбрости. И в бунтующие деревни ездил, и в толпу разгоряченных мужиков смело входил без охраны, многократно доказывая свое мужество. Скорее всего не в страхе было дело, а в понимании той страшной ответственности, которую он взваливает на себя, в чувстве долга перед страной, в том чувстве, которое так точно выразил поэт: «Если только можешь, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси». Продолжая цитату, скажем: «Но не отвратим порядок действий», тот самый порядок действий, который в данном случае диктовала История.
Назначение Столыпина министром внутренних дел состоялось 26 апреля 1906 года, а 27 апреля открылась Государственная дума первого созыва, где больше половины депутатов принадлежали к партии кадетов и Трудовому союзу, состоящему из крестьян и народнической интеллигенции. Сам облик этого собрания способен был вызвать отвращение у высшего чиновничества – крестьянские рубахи и рабочие косоворотки, сюртуки и пиджаки, полукафтаны и поповские рясы, а шум в зале, выкрики с мест, развязность ораторов и обструкция тех, кто неугоден большинству… И это после шитых золотом мундиров и верноподданнических речей Государственного совета. Но Столыпин неожиданно проявил умение плыть в этом демократическом море, твердо и корректно выступать, хладнокровно отвечать на выпады, не теряться, когда на него обрушивался вал выкриков: «Долой!», «Хватит!», «В отставку!»
Он сразу же понял, как сложно ему будет проводить через это взбаламученное море свои аграрные проекты, тем более что у каждой фракции было свое видение земельного вопроса, порождавшее законопроекты один другого радикальнее. И кадеты, и трудовики считали необходимым принудительное отчуждение частновладельческих земель, но трудовики в соответствии с народнической идеологией, которую они выражали, требовали, чтобы вся земля принадлежала народу и отдавалась бы в пользование только тем, кто будет обрабатывать ее своим трудом.
Лозунг «отнять и разделить», со столь страшной сатирической силой выраженный в булгаковском «Собачьем сердце», витал над Думой и находил отклик у большинства депутатов вопреки всем аргументам представителей правительства. Напоминалось, что в России крестьянское землевладение больше, чем в какой-либо европейской стране, преобладало над крупным частновладельческим, что дворянам принадлежало лишь 53 миллиона десятин, а крестьянам – 164 миллиона, что не такое уж страшное малоземелье в этом «мужицком царстве», что из 12 миллионов дворов лишь четверть имеет менее пяти десятин, а треть – свыше десяти десятин. Наконец, главноуправляющий земледелием и землеустройством Александр Семенович Стишинский с цифрами в руках показывал, что если разделить помещичьи земли, то на каждый двор придется лишь по десятине прибавки, а крупные культурные хозяйства между тем исчезнут.