Экономические эксперименты. Полные хроники
Шрифт:
Важно понять еще и то, что в руки социальных реформаторов попал девственно чистый материал. Эти дети природы со смутными, во всяком случае, толком нам не известными религиозными понятиями, со слабой племенной организацией были той сырой глиной, из которой можно было лепить социальную конструкцию, соответствующую представлениям патеров об идеале общественного устройства, основанном на чуде, тайне и авторитете.
«Да, мы заставим их работать, – говорит Великий инквизитор у Достоевского, рисуя своему молчаливому собеседнику общественную утопию, – но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем,
Достоевский знал о государстве иезуитов, не мог не знать, его описывал еще в XVIII веке Вольтер, на парагвайский опыт ссылался Добролюбов, этот опыт был объектом многих умственных спекуляций, продолжающихся до сей поры. Во всяком случае, весьма проницательный литературовед Григорий Абрамович Бялый обращал внимание комментаторов «Братьев Карамазовых» на то, что государство иезуитов вполне могло быть историческим прообразом утопии Великого инквизитора.
«Нет греха, а есть только голодные, – говорит Великий инквизитор. И далее пророчествует о социальной революции, выдвигая альтернативу проповеди христовой – «“Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!“ – вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой».
Иезуиты кормили своих подопечных. Эти недавние каннибалы вели достаточно сытое, во всяком случае, безголодное существование, которое не зависело от результатов их труда – каждому по потребностям. Они имели кров, воскресный отдых, одежду и даже медицинское обслуживание, в редукциях имелись больницы. Как сейчас сказали бы, они жили на полном государственном обеспечении. Да, надо было работать, подчиняться определенным дисциплинарным требованиям, но ведь и детей учат дисциплине, пониманию того, что есть грех, и детей наказывают. «Детское счастье слаще всякого», – говорит тот же Великий инквизитор.
Я задаюсь вопросом: что было бы, если бы Испания не пошла войной на иезуитов? Получила ли бы жизнь в миссиях какое-либо развитие? Судя по свидетельствам самих святых отцов, они, в конце концов, начинали понимать, что пришла пора воспитывать у их подопечных элементарное чувство ответственности и инициативы, чувство собственности, которое не могло у них пробудиться в условиях «детского» существования на государственном обеспечении. Индейцы могли трудиться лишь под строгим надзором, будь то работа в поле или в мастерской. Нет надзора – нет работы. Иезуиты были достаточно умны, чтобы осознавать бесперспективность таких трудовых отношений, необходимость взросления обитателей редукций. В качестве первого шага на пути к такому взрослению они начали раздавать скот по хижинам в семейное пользование. Но ничего из этого не выходило, никакого пробуждения инициативы не получалось. Индейцы так же лениво и равнодушно ухаживали за этим скотом, как они работали на «абамба» – личных участках. Все было для них «божье» – не свое.
Восторги просветителей. Этот утопический проект был запущен в интеллектуальный оборот в Европе, стал предметом социально-философских штудий и по-разному воспринимался разными мыслителями, отражая тем самым борьбу идей в общественном сознании.
Для ортодоксального христианского сознания всякая попытка построения царства божьего на земле (а парагвайский опыт можно отнести к таким попыткам) недопустима. Точно так же как для ортодоксального иудейского сознания возрождение евреев на Святой земле может осуществить только Мессия. И, стало быть, в представлении экстремистского иудаизма, создание еврейского государства с таким его реализованным утопическим проектом, каким является кибуц, также недопустимо. Вот почему католическая церковь особенно не распространялась о государстве иезуитов в Парагвае и, уж во всяком случае, не заносила этот опыт в число своих достижений.
А вот французские просветители
А вот что пишет Вольтер в «Опыте о нравах»: «Распространение христианства в Парагвае силами одних только иезуитов является в некотором смысле триумфом человечества».
Более ста лет спустя после восторгов Вольтера и Монтескье представитель марксистского мышления Поль Лафарг, видимо, усматривая в парагвайском опыте ростки того, что впоследствии будут называть казарменным коммунизмом, писал, что республика иезуитов «ни в каком случае не была коммунистическим обществом, где все члены принимают равное участие в производстве сельскохозяйственных и промышленных продуктов и равные имеют права на произведенные богатства. Она была скорее капиталистическим государством, где мужчины, женщины и дети, осужденные на принудительную работу и телесное наказание, лишенные всяких прав, прозябали в равной нищете и равном невежестве, как ни блестяще процветали земледелие и промышленность в стране, как ни велико было изобилие богатств, производимых ими».
Приют скитальцев. Вольные парагвайские земли и до сей поры манят переселенцев из разных стран Старого света, несущих в своей судьбе следы исторических конфликтов, войн, революций, религиозных исканий. Поэтому где-нибудь на плоскогорье Чако можно встретить и русских, и украинцев, и немцев. А в поселке менонитов, которых немало в Парагвае, может возникнуть мысль о том, как в дальней исторической дали, в том самом XVI веке, когда по этой парагвайской пампе проходили отряды конкистадоров, в Германии со страшной жестокостью подавляли очередную реализованную утопию – Мюнстерскую коммуну анабаптистов. И уязвленный этой жестокостью протестантский священник Симон Меннон создавал на основе анабаптистского перекрещенчества свое учение, полное евангельского гуманизма.
А потом сотни тысяч его последователей скитались по свету, уходя от воинской обязанности и готовые ехать куда угодно, лишь бы не брать в руки оружие. Путь их пролегал из Германии в Российскую империю, где их привечала Екатерина, а потом в Новый свет и в том числе в Парагвай, где селились они кучно, сохраняя, как и в России, язык, культуру, религию.
И уже в нынешние времена такие же немцы-скитальцы, изведав сибирские морозы и казахстанские пыльные бури, вернувшись на историческую родину и, не обретая себя в сегодняшней германской действительности, продолжая свое бесконечное странствие, отправлялись в Парагвай. Их было немного – сотни, но они откликались на очередной утопический проект под названием «колония Нойфельд».
Здесь сказывалась не религиозная проповедь, а обыкновенная современная реклама. «Хотите получать 300 евро в месяц дополнительно к вашим доходам? Или жить в стране круглого лета, среди своих земляков?» – вопрошала выходившая в Германии русскоязычная газета «Земляки». И разъясняла, что некий предприниматель из русских немцев по имени Николас Нойфельд купил в Парагвае 26 тысяч гектаров отличнейшей земли и продает теперь своим соотечественникам отдельными участками по цене две-три тысячи евро за гектар. И если вы купили, скажем, с десяток гектаров, то можете переселяться и осваивать свою землю, а если пока не хотите уезжать из Франкфурта или Дюссельдорфа, то сдайте участок в аренду кооперативу, основанному тем же Нойфельдом, и будете получать прибыль. Считайте, что вы приобрели недвижимость, которая приносит вам доход. И вот уже существует поселок со всей инфраструктурой – школой, больницей, мясокомбинатом и молочным заводом – и добрая сотня русско-немецких семей живет там, занимаясь привычным для них еще в России сельским трудом. Ну а другие готовились к переезду, приглядывались и приезжали в эту пампу, примеряя на себя новую жизнь.