Экскалибур
Шрифт:
К стряпне приступили, как только запылали очаги. Я надумал задать для деревни пышное пиршество: как знать, может, это наш последний счастливый день на многие годы вперед. Простолюдины мясо ели редко, но в тот Белтейн мы припасли на жарку пять оленьих туш, две кабаньих, три свиньи и шесть овец, а еще несколько бочек свежесваренного меда и десять корзин хлеба, испеченного на прошлогоднем огне. А еще сыр, и орехи в меду, и овсяные лепешки с выжженным сверху крестом Белтейна. Через неделю-другую нагрянут саксы — самое время закатить пир на весь мир, чтобы хоть как-то поддержать людей в грядущих ужасах.
Пока мясо
Я здорово надрался. По правде сказать, все мы попировали на славу, а уж напились и того пуще. Помню, первый богатей на деревне вызвал меня на борцовый поединок, и толпа дружно потребовала, чтобы я согласился, так что, уже будучи изрядно навеселе, я схватился с дюжим фермером: он дышал медовухой мне в лицо, и я ему, надо думать, тоже. Он навалился на меня со всей силы, я тоже поднатужился; сдвинуть противника с места не удавалось ни ему, ни мне, и так мы и стояли, сцепившись, точно олени в драке, а толпа потешалась над нашими жалкими потугами. В конце концов я таки опрокинул его наземь, но только потому, что он был пьянее меня. Я хлебнул еще — наверное, пытался забыть о будущем.
К ночи меня замутило. Я отошел к помосту для упражнений, что мы возвели на восточном бастионе, и там, опершись на стену, оглядел темнеющий горизонт. Две струйки дыма вились над холмом, где мы жгли ночные новогодние костры, хотя моему одурманенному медом разуму казалось, будто дымовых столбов по меньшей мере дюжина. На помост поднялась Кайнвин и рассмеялась моему разнесчастному виду.
— Ты пьян, — отметила она.
— Не то слово, как пьян, — согласился я.
— Задрыхнешь как свинья — и захрапишь как свинья, — укорила она.
— Так Белтейн же, — оправдался я и указал на далекие струйки дыма.
Кайнвин оперлась на парапет рядом со мной. В ее золотых волосах белели цветы терна, и красота ее ничуть не поблекла с годами.
— Надо бы поговорить с Артуром насчет Гвидра, — промолвила она.
— Про брак с Морвенной? — уточнил я и помолчал, собираясь с мыслями. — Артур ныне такой неприветливый, — наконец выговорил я, — и как знать, может, он подыскал для Гвидра другую невесту?
— Может, и подыскал, — невозмутимо отозвалась Кайнвин. — В таком случае придется найти для Морвенны кого-то другого.
— Кого же?
— Вот об этом я и прошу тебя подумать, когда протрезвеешь, — откликнулась Кайнвин. — Как насчет кого-нибудь из мальчиков
— Это Морфудд, — опознала Кайнвин.
— Кто?
— Да Морфудд, — повторила Кайнвин, — девчонка с маслобойни. Никак еще один младенец на подходе. Вообще-то ей давно замуж пора. — Она вздохнула, не сводя глаз с горизонта. Надолго замолчала, а затем вдруг нахмурилась. — Тебе не кажется, что в этом году костров больше, чем в прошлом? — спросила она.
Я послушно поглядел вдаль, но, по чести говоря, все эти спирали дыма сейчас сливались для меня в одну.
— Возможно, — уклончиво ответил я. Но Кайнвин по-прежнему хмурилась.
— Может, это вообще не костры Белтейна.
— А что ж, как не костры? — отозвался я с пьяной убежденностью.
— Сигнальные огни, — предположила она. Потребовалось несколько минут, чтобы до меня дошел смысл ее слов — и тут я разом протрезвел. Меня по-прежнему мутило, но хмель развеялся. Я вгляделся в восточном направлении. С десяток дымовых струй пятнали небо, но две из них казались куда толще прочих — чересчур массивные для догорающих костров, зажженных вчера ночью и оставленных затухать на рассвете.
Внезапно к горлу подступила тошнота — я понял: это и впрямь сигнальные огни. Саксы не стали дожидаться праздника Эостре, они пришли на Белтейн. Они знали, что мы сложили сигнальные костры, но знали они и то, что на всех холмах Думнонии заполыхают костры Белтейна, и догадались, что мы, скорее всего, не заметим сигнальных огней промеж ритуальных костров. Враги нас провели. Мы пировали, мы напивались до беспамятства, а саксы между тем атаковали наши земли.
В Думнонию пришла война.
ГЛАВА 6
Я стоял во главе семидесяти испытанных воинов, а еще под моим командованием находилось сто десять юнцов, которых я вымуштровал за зиму. Эти сто восемьдесят человек составляли почти треть всех копейщиков Думнонии, но лишь шестнадцать из них были готовы выступить к рассвету. Остальные были либо мертвецки пьяны, либо так мучились похмельем, что не обращали внимания на мои пинки и проклятия. Мы с Иссой оттащили нескольких страдальцев к ручью и побросали их в ледяную воду, но особой пользы это не принесло. Мне оставалось только ждать, пока, час за часом, все больше воинов приходило в себя. В то утро два десятка трезвых саксов камня на камне от Дун Карика бы не оставили.
А сигнальные огни все пылали, извещая: саксы идут, — и меня терзало чувство вины: как же я подвел Артура! Позже я узнал, что едва ли не каждый воин в Думнонии тем утром был столь же беспомощен; и хотя сто двадцать воинов Саграмора остались трезвы и послушно отступали перед надвигающимися саксонскими полчищами, все остальные не стояли на ногах, их рвало, они хватали ртом воздух и жадно, как псы, глотали воду.
К полудню большинство моих людей приняли вертикальное положение, хотя и не все, но лишь немногие были готовы к долгому переходу. Мои доспехи, щит и боевые копья ехали на вьючной лошади, а десять мулов везли корзины со снедью: Кайнвин в спешке наполняла их все утро. Ей предстояло ждать в Дун Карике — либо победы, либо, скорее всего, послания, приказывающего ей бежать.