Эксклюзивный грех
Шрифт:
На пороге показалась хозяйка. Она доверчиво смотрела на гостью. Надя успела отметить испещренное морщинами лицо, усталые, горькие глаза. Но при этом – совсем молодые, пышные волосы, целая грива, собранная в пучок, такой тугой, что голова женщины была слегка откинута назад.
– Здравствуйте, вы – Клавдия Алексеевна? – быстро спросила Надя.
Женщина улыбнулась, кивнула:
– Проходи, деточка.
– Я.., я, – засмущалась Надя, мучительно подбирая слова. Странные они тут, в этом К. Зачем пришел – не спрашивают. Сразу в квартиру зовут. Но топтаться на пороге она
– Кто там, Клавусь? – крикнул откуда-то из комнаты мужской голос.
– Еще не знаю! – весело ответила ему хозяйка. Надя заторопилась:
– Меня зовут Надеждой Митрофановой, я из Москвы, корреспондент газеты “Молодежные вести”. Я.., я… – Она снова засмущалась и выпалила:
– Я хотела бы поговорить с вами о Лене.
Сейчас Клавдия Алексеевна изменится в лице, в ее глазах полыхнет горе, тоска, отчаянье… Наде захотелось зажмуриться. Однако хозяйка просто удивленно спросила:
– О Лене? О нашей дочери? Но зачем? Надя едва удержалась от облегченного вздоха и смиренно произнесла:
– Я вам все сейчас объясню. В коридоре показался мужчина. Глаза из-под мохнатых бровей смотрят сурово:
– Чего тут у тебя, Клава?!
– Журналистка… Из Москвы… – растерянно пролепетала та. – О Леночке хочет поговорить…
Мужчина смерил девушку изучающим взглядом – даже в полутьме коридора видно, что не верит, – и потребовал:
– Удостоверение свое покажите.
Надя поспешно достала сложенный вчетверо бланк “Молодежных вестей” (у Полуянова имелись такие бланки, с печатью и лихо подделанной подписью главного редактора).
Хозяин включил бра и громко, с выражением, зачитал:
– “Редакция газеты “Молодежные вести” поручает специальному корреспонденту Надежде Митрофановой сбор и систематизацию материалов по теме: “Ленинградский технический университет: Вчера, сегодня, завтра”.
Он сложил бумажку, вернул ее Наде, строго спросил:
– А при чем тут наша Лена?
– Вань, давай хоть в комнату пройдем, – попросила жена. Голос ее звучал вроде бы просительно, но Надя безошибочно расслышала в нем убедительные, стальные нотки.
Надю провели в гостиную, Клавдия Алексеевна усадила ее в глубокое кресло и снова вроде бы робко обратилась к своему суровому мужу:
– Ванюш, чайку бы нам, а?
Супруг еще раз смерил Надежду цепким взглядом. Но безропотно удалился на кухню. Там зашумела вода, зазвякал чайник, фыркнула, зажигаясь, горелка.
Надя украдкой рассмотрела комнату. Никаких стенок и горок – вместо них развешаны ковры – на всех трех стенах, и даже на четвертой, меж двумя окнами, помещалось что-то вроде ковровой дорожки. Старый-престарый диванчик с двумя подушками, полированный секретер, самодельная полочка, по которой вьются-ползут цветы. И – фотографии, везде фотографии. Поверх ковров и рядом с ними. В деревянных рамках, в стальных, а то и просто в целлофане. Леночка – “снежинка”, видимо, в детском саду, Леночка – Снегурочка в школе… Она же – на коньках, на качелях, на морском берегу, счастливо улыбается… “Какая красивая!” – восхищенно подумала Надя.
Клавдия Алексеевна села в кресло напротив Нади.
Их
"Для работ по литературе ученицы 7-го “Б” Елены Коноваловой”.
Она потерянно взглянула в лицо Клавдии Алексеевны. Та смахнула слезинку, проговорила вполголоса:
– Леночка… Ей бы сейчас…
– Сорок три года было, – быстро закончила Надя. Она горячо произнесла:
– Клавдия Алексеевна, давайте.., давайте сохраним мужество…
– Мужество? – ахнула хозяйка. Ее слезы мгновенно высохли, она повысила голос:
– Какое мужество?! Леночка! Единственная дочь.., единственный ребенок…
Надя твердо выдержала осуждающий взгляд Клавдии Алексеевны и произнесла:
– У меня тоже горе. Пять дней назад я похоронила маму.
– Родители должны умирать раньше детей, – отрезала Клавдия Алексеевна. – Это закон природы.
И тут же, взглянув в Надино побелевшее лицо, залепетала:
– Ой, Наденька, извините.., простите меня, дуру старую…
– Ничего, – стиснула зубы Надя. Глаза застилало горе. А в голове билась не правильная, непрошеная мысль: “Я использую свою беду. Эксплуатирую – в собственных целях!"
Клавдия Алексеевна смотрела теперь на нее так участливо и встревоженно, что Надя поняла: теперь она может спрашивать о чем угодно.
В комнату вошел супруг, Иван Савельевич. На подносе позвякивали чашки, две вазочки с двумя сортами варенья. Он с беспокойством воззрился на обеих женщин.
– Ставь, ставь… Ставь на столик, – облегченно захлопотала Клавдия Алексеевна. – И сам садись, не маячь.
Она принялась расставлять чашки, выспрашивала Надю, сколько ей нужно заварки и сахара, потчевала вишневым и грушевым вареньем… Иван Савельевич подтянул стул, уселся, налил себе ядреного, черного, словно деготь, чаю. Надя заметила, что руки у него дрожат. Неужели алкоголик?! Нет, вроде не похож…
Чайная суета помогла Наде справиться с неловкостью, с неуверенностью в своих силах. И решение она тоже уже приняла. Вот ведь: всю дорогу ломала голову, что говорить Деночкиным родителям, как выкручиваться, да так и не придумала. А сейчас – пожалуйста, мозаика сложилась. Собственно, сложное слово “мозаика” сюда и не подходит. Она просто расскажет им все…
Надя сделала глоток душистого чая. Он источал запах малины – не синтетической добавки, а своей, руками собранной и сушенной дома. Надя отставила чашку. Произнесла:
– Клавдия Алексеевна, Иван Савельевич… Я хочу рассказать вам все. Все, что знаю сама. Ну а вы уж – решайте сами, станете вы помогать мне или нет.
И она рассказала – про три неожиданные смерти, про покушение, про дневники Диминой мамы, про то, что из архива университета исчезли медицинские карты…
Коноваловы слушали ее молча. Клавдия Алексеевна смахнула слезинку, когда Надя сказала: “Теперь – одна с Родионом, ну, с нашей таксой, осталась”. Иван Савельевич прихлебывал чай, кивал, его взгляд, обращенный на Надю, с каждой минутой теплел и смягчался. В конце своего рассказа Надежда сказала: