Экслибрис
Шрифт:
А мир, в который я отважился вступить, действительно был странным. Когда спустя четыре дня я доехал-таки до Лондона, то моя «Редкая Книга» показалась мне совсем чужой, изменившейся почти до неузнаваемости. Все было на своих местах, включая Монка, но сама лавка неуловимо изменилась, будто на каком-то атомном уровне. Даже привычные дела не в силах были рассеять это наваждение. Я нашел утешение — слабое, но и на том спасибо —
Но одна из спасенных книг имела особое значение. Экземпляр Anthologia Graeca — представлявший собой сборник отрывков греческих авторов, составленный в Константинополе Кефаласом и спустя несколько веков обнаруженный среди манускриптов Пфальцской библиотеки в Гейдельберге. Экслибрис отсутствовал, однако на форзаце было написано «Эмилия Молинекс», а среди страниц обнаружились подорожная и удостоверение о состоянии здоровья — оба документа на имя Сайласа Кобба, оба с печатями, проставленными в Праге в 1620 году. Поначалу эти имена невозможно было разобрать. Только со временем они проявились: буквы-"призраки", как Алетия назвала их, словно благодаря некой загадочной химической реакции, произведенной танинами и солями железа, проступили обратно на поверхность этих пергаментов. И именно из-за этих листков бумаги, нескольких нацарапанных слов в палимпсесте, я занялся кропотливым воссозданием событий.
Некоторые части этой загадочной истории складывались довольно легко, в отличие от других. О ней упомянули даже в большинстве «Ведомостей», которые сообщали о смерти сэра Ричарда Оверстрита, известного дипломата и землевладельца, недавно вернувшегося из изгнания во Франции. Его тело обнаружили спустя несколько дней в нескольких милях от Понтифик-Холла. Но нигде не упоминалось ни об Алетии, ни о трех испанцах. Их тела, я полагаю, так и не нашли; насколько мне известно, пропал также и злополучный палимпсест вместе с тысячами книг сэра Амброза.
И конечно же, сам сэр Амброз остается
Однако не о сэре Амброзе и его книгах — и даже не о «Лабиринте мира» — больше всего мне думалось в те дни. Поскольку я осознал, что печалит меня именно судьба Алетии. Временами я позволял себе верить, что ей каким-то образом удалось спастись из-под развалин. Годы спустя я буду часто замечать за окном «Редкой Книги» знакомую женскую походку или осанку, женщину с узнаваемыми жестами или профилем, и испытывать на мгновение острое потрясение — а потом неизбежно разочарование и грусть. Алетия, как и Арабелла, вновь и вновь отступает в мир призрачных воспоминаний, все больше отдаляется и походит на плод воображения, как те затерянные в Тихом океане острова, которые даже сейчас, в 1700 году от Рождества Христова, никто еще так и не обнаружил. Со временем за моим окном перестали мелькать даже эти мимолетные напоминания, и теперь я вижу ее, если повезет, только в снах.