Экспедиция "Кон-Тики"
Шрифт:
Ложбины между валами становились все глубже, очевидно, мы вошли в основную струю течения Гумбольдта. Это оно изрыло поверхность океана, не только ветер. Куда ни погляди, зеленая вода, холодная вода; зубчатые горы Перу скрылись за плотными облаками. Стемнело, и всерьез развернулась наша первая схватка со стихиями. Мы еще робели, мы не знали, как примет океан незваных гостей — как друг или недруг. Заслышав в кромешном мраке сквозь ровный гул океана рев подкравшейся волны и завидев белый гребень вровень с крышей, мы цеплялись за что попало и мрачно ждали: сейчас вал захлестнет нас вместе с плотом. И каждый раз — приятная неожиданность. Чуть наклонившись, «Кон-Тики» легко взмывал вверх, и гребень катился вдоль борта. Потом мы сваливались в ложбину до следующей волны. Самые большие валы следовали по два, по три подряд, перемежаясь множеством волн поменьше. Лишь когда два вала шли совсем вплотную друг за другом, второй с
Ночью, часов около двенадцати, вдали на севере промелькнули огни какого-то судна. В три часа тем же курсом проследовал второй корабль. Мы размахивали керосиновым фонарем, сигналили карманным фонариком, но нас не заметили. Огни ушли на север. На борту судна не подозревали, что здесь на волнах качается настоящий инкский плот. Не знали и мы, что это последний корабль, последний на нашем пути через океан признак человека.
Во тьме мы, как клещи, впивались по двое в кормовое весло. Соленая вода стекала с волос, весло колотило нас и спереди, и сзади, руки коченели от напряжения. Первые же дни и ночи оказались для нас хорошей школой, сухопутные крабы превратились в моряков. Сначала по нашему расписанию каждый человек два часа нес вахту у руля, три часа отдыхал. Через каждый час свежий человек сменял одного из вахтенных. Рулевые не знали ни минуты передышки, мышцы были напряжены до предела. Устал толкать весло — переходи на другую сторону и тяни; если грудь и руки болят от непрерывных усилий, — упирайся в руль спиной. Синяков хватало кругом… Наконец вахта кончилась, ты заползаешь, совершенно одуревший, в хижину, обвязываешь ноги веревкой и засыпаешь прямо в мокрой одежде: нет сил забраться в спальный мешок. Не успел глаз сомкнуть, как уже дергают веревку: три часа прошло, пора на вахту.
На вторую ночь стало еще хуже, волнение только усилилось. Сражаться с веслом два часа подряд не было мочи, к концу вахты волны брали верх, шутя разворачивали плот и захлестывали палубу. Мы перешли на одночасовую вахту с полуторачасовым отдыхом. Первые шестьдесят часов прошли в непрерывной борьбе с нескончаемой чередой штурмовавших нас волн. Волны высокие, волны низкие, волны крутые и волны отлогие, косые волны и волны на гребнях других волн. Хуже всего досталось Кнюту. Он был свободен от рулевой вахты, зато без конца приносил жертвы Нептуну. Страдалец молча лежал в своем уголке и хижине. Попугай уныло сидел в клетке, взмахивая крыльями всякий раз, когда плот вдруг подпрыгивал и в заднюю стену ударяла волна.
Вообще-то «Кон-Тики» не так уж сильно качался. Он был устойчивее любой лодки таких же размеров. Вот только никак нельзя было предугадать направление крена, потому что плот бросало во все стороны. Так мы и не научились пружинить ногами.
На третью ночь волны поумерились, хотя ветер дул с прежней силой. Часов около четырех вдруг нагрянул какой-то замешкавшийся вал, и не успели рулевые опомниться, как плот развернуло кругом. Парус захлопал по хижине, грозя разнести в клочья ее и себя. Все наверх — спасать груз, тянуть тросы и шкоты, чтобы плот вернулся на прежний курс, чтобы парус снова наполнился ветром и выгнулся гордой дугой! Но плот не слушался нас. Он продолжал идти задом наперед, и никаких гвоздей. Мы тянули, толкали, гребли, но достигли только того, что двое чуть не свалились за борт, их захватило парусом в темноте. И хотя море вело себя тише, мы не стоили ни гроша: окоченевшие, измученные, руки ободраны, глаза слипаются… Лучше уж поберечь силы на тот случай, если резко испортится погода. Кто знает, что нас ждет впереди. И мы убрали парус, привязали его к рее. «Кон-Тики» повернулся бортом к волнам и скользил через них, как пробка. Надежно все укрепив,
Мы не подозревали, что самые тяжелые вахты позади. И лишь уйдя далеко в океан, мы догадались, как просто и гениально управляли своими плотами инки.
Проснулись мы днем от того, что попугай начал свистеть и гикать, прыгая взад и вперед на своей жердочке. Поверхность океана по-прежнему была изрыта высокими волнами, но теперь они шли длинной, ровной чередой, это была уже не та буйная мешанина, что накануне. И мы сразу увидели солнце, оно пригревало бамбуковую палубу, и в его лучах океан казался светлым и дружелюбным. Пусть волны бурлят и дыбятся — ведь они не трогают нас! Пусть перед самым носом у нас стеной вздымаются валы через секунду плот одолеет пенистый гребень, примнет его, словно тяжелым катком, грозная водяная гора только поднимет нас кверху и прокатится, шипя и булькая, под бревнами! Древние перуанские мастера неспроста предпочли плот сплошному корпусу лодки, которую может наполнить вода, и недаром рассчитали длину так, что плот легко переваливал через волны. Дорожный каток из пробки — вот с чем можно было сравнить наш бальсовый плот.
Эрик измерил высоту солнца и установил, что в дополнение к ходу под парусом нас сильно сносит вдоль побережья на север. Мы все еще были в течении Гумбольдта, в ста милях от суши. Теперь главное — не попасть в беспорядочные стремнины южнее Галапагосского архипелага. Это может нам все испортить, если нас подхватят сильные течения, которые сворачивают в сторону Центральной Америки. Если же все пойдет, как задумано, основное течение увлечет нас на запад в океан раньше, чем мы подойдем к Галапагосу. По-прежнему дул юго-восточный ветер. Мы подняли парус, развернули плот правильно и возобновили вахты.
Кнют оправился от морской болезни. Вместе с Торстейном он забрался на качающуюся мачту, и, сидя там, они стали экспериментировать с разными антеннами, поднимая их в воздух то на шаре, то на бумажном змее. Вдруг один из них крикнул, что слышит вызов из Лимы. Радиостанция военно-морского ведомства сообщала, что самолет американского посла вылетел в море, чтобы проводить нас и посмотреть, как наш плот выглядит в океане. Потом нам удалось связаться с бортрадистом, и состоялся неожиданный разговор с секретарем экспедиции Герд Волд: она была на самолете. Мы сообщили свои координаты, постаравшись определить их возможно точнее, и долго передавали сигнал для пеленга. Самолет ходил сужающимися кругами, и голос в эфире звучал все громче и громче. Но гул мотора мы так и не услышали и не увидели самолет. Трудновато искать в волнах низенький плот… А наше поле зрения было сильно ограничено. Пришлось летчику сдаться и повернуть назад. После этого никто уже не пытался найти нас.
Волнение не прекращалось, но волны шли с юго-востока ровными шеренгами, так что рулить было легче. Мы правили так, чтобы принимать волны и ветер с кормы, немного слева, при этом рулевого окатывало не так часто, и плот лучше выдерживал курс. С каждым днем юго-восточный пассат и течение Гумбольдта относили нас все ближе к водоворотам у Галапагоса. Мы быстро двигались я северо-запад, покрывая в среднем за сутки 50–60 мор-миль, а рекорд составлял 71 милю (то есть больше 30 километров) в сутки.
А как там, на Галапагосе, можно жить? — озабоченно спросил как-то Кнют, глядя на карту: значки, обозначающие нашу позицию, напоминали палец, который злорадно указывал прямо на заколдованный архипелаг.
— Не очень-то, — признался я. — По преданиям, инка Тупак Юпанки незадолго до открытия Америки Колумбом ходил на бальсовых плотах из Эквадора на Галапагос, по не стал там задерживаться: нет питьевой воды. И после него никто там не селился.
— Понятно, — сказал Кнют. — Тогда и мы туда не пойдем. Надеюсь…
Мы уже настолько привыкли к беспрестанной пляске волн, что перестали с ней считаться. Подумаешь, качает и бросает, и что такое тысяча саженей — лишь бы мы вместе с плотом оставались на поверхности! Правда, в том-то и вопрос: долго ли мы останемся на поверхности? Одного взгляда было довольно, чтобы убедиться, что бальса впитывает воду. Особенно задняя поперечина; она так размокла, что кончик пальца легко входил в сырую древесину. Раз я потихоньку отковырнул от колоды щепочку и бросил ее в воду. Она медленно пошла ко дну. Потом я заметил, что и другие ребята, когда на них никто не смотрит, проделывают этот опыт. Молча они смотрели, как щепочки исчезают в зеленой толще. На старте мы пометили осадку плота, но из-за воли нельзя было проверить, какая у нас осадка теперь. Правда, втыкая в бревна перочинный нож, мы узнали, что древесина отсырела всего на дюйм с небольшим. Расчеты показали, что, если бревна и впредь будут впитывать воду с такой же скоростью, палуба окажется под водой к тому времени, когда мы достигнем суши. Но мы надеялись, что смола все-таки затормозит этот процесс.