Экспедиция “Тигрис”

Хейердал Тур

Эйч Пи поймал на свою любимую блесну огромную рыбину. Такую огромную, что она оборвала лесу и скрылась прежде, чем кто-либо смог удостоверить, что добыча и впрямь, как он утверждал, была около метра в длину. А через несколько часов Асбьёрн, обвязавшись страховочным концом, взял острогу, прыгнул в воду и вернулся на борт с большущей корифеной, в пасти которой застряла драгоценная блесна Эйч Пи с куском лески! Только Асбьёрн вышел из воды, как появилась двухметровая акула. Покружив около ладьи, направилась к красному спасбую, который постоянно волочился у нас за кормой, отдубасила его и исчезла.

На четвертый день справа показались возвышающиеся над мглистым берегом дикие горные гряды. Все корабли проходили мористее — нам удалось на какое-то время уйти с трассы. А ветер, заходя с востока, продолжал, к великой радости Норриса, теснить нас к гористому берегу. Вечером Фрэнк передал с Бахрейна невероятную новость:

для Норриса приготовлена новая камера, ее отправят самолетом в Маскат, если мы готовы подождать. А что еще нам оставалось при виде сияющей небритой физиономии нашего кинооператора! К тому же и ветер был за него. Мы повернули на сто восемьдесят градусов и пошли параллельно берегу обратно на север. Сплошная череда суровых отвесных скал, вынырнувшая из тумана, производила куда более грозное впечатление, чем разбросанные вдоль пароходной трассы стальные корпуса, и когда с приближением ночи неприступный гористый берег вырос еще выше, мы постарались повернуть камышовый нос «Тигриса» возможно дальше навстречу восточному ветру, который дул теперь в правый борт.

Последующие дни и ночи вряд ли кто-нибудь из нас забудет. Наш знакомый морской агент нанял рыболовное судно, и была назначена встреча в 12 милях от берега, в районе рыбацкого поселка Сур, уединившегося между скалами западнее мыса Эль-Хадд. Однако рыбаки не сумели отыскать нас в море, а высокие утесы и горные гряды не давали Норману связаться по радио с берегом или другими судами. Даже Фрэнк на Бахрейне за всеми горами не слышал нас. Мы решили пробиваться на север к Маскату, где нас было бы легче найти. Однако сообщить кому-либо об этом решении мы не могли, и рыбаки продолжали тщетно разыскивать «Тигриса».

Иной раз наименование места неверно изображает его. Так было с мысом Рас Эль-Дауд. Для норвежского уха это название звучит как «смертельный обвал», по Рашад объяснил, что по-арабски оно означает всего-навсего «мыс Давида». Мы увидели этот угрюмый мыс ночью, в тусклом звездном освещении, в призрачной пелене морского тумана. Проходя мимо него, я невольно подумал, что никогда не видел места, более заслуживающего эпитета «смертельный», чем этот мрачный, омертвелый утес, который огромным могильным камнем возвышался в полуночной мгле над склепом пустынной узкой долины слева, теряющейся во мраке под шлейфом бледных облаков. Никаких признаков жизни. Никакого движения, если не считать ползущих прядей тумана. Вероятно, в устье долины был маленький пляж, и я взвесил возможность пристать к берегу между крутыми скалами, но вблизи он выглядел так зловеще, что наши штурманы согласились со мной: лучше вовремя отойти от этих скал подальше.

Между тем мыс надвинулся вплотную, и мы отдали плавучий якорь, чтобы затормозить ладью. Но из-за слабого ветрового сноса якорь не сработал, а ушел мешком под воду. Нас выручил сконструированный Норманом топсель на бамбуковой рее. С этим парусом ладья лучше слушалась руля, мы отразили попытки восточного ветра выбросить ладью на камни и за неимением иного выбора взяли курс на пароходную магистраль, которой перед тем так упорно сторонились. Только мы, завидев суда, прицелились пересечь трассу, как ветер совсем пропал. Слабенькие порывы с разных направлений не позволяли осмысленно управлять ладьей. Затесавшись в самую гущу интенсивного движения, мы без устали маневрировали рулевыми веслами и парусами, чтобы не оказаться на пути у быстроходных лайнеров и танкеров, которые с рокотом проносились мимо, раскачивая ладью так неистово, что мы опасались, как бы мостик у нас под ногами не сорвался с палубы в море вместе с рубками и мачтой. Пока Юрий и Карло крепили узлы в разных концах ладьи, остальные всячески старались увести «Тигриса» с сумасшедшей трассы, отнюдь не рассчитанной на старинную камышовую ладью.

Хуже всего было ночью. Судовые огни мы замечали издалека, но, не видя самого парохода, не могли определить, пройдет ли он на безопасном расстоянии или надо остерегаться столкновения. Вот вынырнуло из-за горизонта созвездие огней — ближе, ближе, наконец можно среди них различить зеленый или красный фонарь. Если видно оба сразу, корабль идет прямо на вас: согласно правилам, красным огнем обозначается левый, зеленым — правый борт морского судна. На «Тигрисе» тоже вывешивались такие «ходовые огни» по обе стороны носовой рубки, но из-за ветра стекло быстро покрывалось копотью, а подчас пламя и вовсе задувало. Да и на каком современном большом корабле наблюдатель станет высматривать керосиновые фонари! А если б и заметили нас с мостика какого-нибудь супертанкера, все равно не успели бы ни остановиться, ни свернуть. И оставалось нам самим вести непрерывное наблюдение, внимательно следить за каждым вновь появившимся огнем, пока судно не приблизится настолько, что можно различить сигнальные фонари. По взаимному расположению зеленого и красного

огней, а также двух белых — одного высоко на корме, другого низко на носу — мы узнавали, находимся ли прямо на пути корабля или он пройдет мимо. Обычно на таком расстоянии мы уже различали черные контуры корпуса на фоне ночного неба, и при капризном ветре у нас оставалось очень мало времени, чтобы уйти с дороги. Поэтому ночью на мостике вахту несли двое, и они пристально наблюдали за огнями, чтобы определить, в какую сторону нужно отклониться — влево или вправо. Постепенно мы втянулись в такой режим, однако ночи были длинные, и мы нетерпеливо ждали рассвета. Утомительно было всматриваться в темноту, утомительно без конца воевать с парусом и снастями, утомительно рукам ворочать рулевые весла толщиной с бревно, утомительно ногам пружинить на прыгающей не хуже дельфина ладье.

С приходом утра огни исчезали — огни, но не корабли, и мы следили, как они возникают на горизонте, пища по-комариному, как приближаются, жужжа по-шмелиному, и, наконец, с грохотом проносятся мимо — будто слон ломится через лес.

Под вечер пятого дня погода переменилась. Над горизонтом возникли тяжелые тучи; глухо раскатывался гром. На западе вспышки молний озаряли силуэты приморских гор. Только спустилась ночь, как впереди, медленно пересекая наш курс, показалось странное сочетание огней. Недоумевая, мы спрашивали друг друга, что это еще за рождественская елка; в это время позади первого судна возникли не менее необычные огни второго, идущего так же неторопливо и тоже наперерез нам. При таком тихом ходе было похоже, что мы запросто успеем проскочить между ними. Мы с Германом так и решили сделать, но тут на мостик поднялся Детлеф, и я показал ему диковинную елку. Он тотчас разобрался в ней, мы живо повернули оба румпеля круто вправо и проскользнули у самой кормы второго судна — тяжело нагруженной баржи без экипажа. По комбинации вертикальных огней на мачте первого судна Детлеф, капитан торгового флота, определил, что это буксир ведет баржу на двухсотметровом тросе.

Я залез в главную рубку, чтобы немного подремать перед вахтой. У меня уже выработался навык спокойно лежать с закрытыми глазами, не вскакивая каждый раз, когда приближался какой-нибудь корабль. Слух машинально регистрировал медленно нарастающий и так же медленно убывающий гул проходящих мимо судов. Внезапно с мостика над моей головой раздался тревожный крик; вслед за тем я услышал тяжелый рокот поршней стремительно надвигающегося на нас корабля. Ребята высыпали на палубу, словно испуганные мыши. Высунув голову из левой двери, я увидел, что наш коричневатый парус залит ярким светом, огромный рокочущий источник которого находился по другую сторону рубки. Взявшись за штаг, я встал — и в глазах у меня зарябило. Было такое чувство, будто я еду ночью по городской улице мимо высокой черной стены с ослепительной иллюминацией. Сверкающий огнями сухогруз вынырнул из тьмы так близко, что на какую-то секунду черная стена и две бамбуковые рубки будто слились воедино перед моим взором. Тут же они разъединились, и мы, не успев даже толком осмыслить, в чем дело, отчаянно уцепились за снасти, чтобы не сорваться с подброшенных пенными каскадами бунтов.

Едва отзвучали возгласы тревоги и облегчения, как с мостика опять донесся крик Юрия:

— Черт! Еще один!

Его голос потонул в рокоте поршней другого стального гиганта, который мчался следом за первым. Возникнув рядом с «Тигрисом», корабль небрежно отбросил нас в сторону, словно мощный плуг какого-нибудь червяка.

— Контейнеровоз, — сухо отметил Детлеф. — Они развивают скорость до тридцати узлов.

Мы стояли на палубе, обсуждая плохую видимость. Ни луны, ни звезд, погода не сулила ничего хорошего. Решили убрать новый топсель. Начало моросить. Подошло время нам с Тору заступать на вахту. Остальные неохотно полезли обратно в щелеватые рубки, накрыв тростниковые стены брезентом. Дождь прибавил. Потом полило как из ведра. Мы ничего не видели, лаже собственного такелажа. Наши с Тору непромокаемые куртки не боялись дождя и брызг, но они не были рассчитаны на подводное плавание. Холодные капли просачивались за воротник, и мы промокли с головы до ног; в кедах хлюпала вода. Потеха... Хотя нас разделяло меньше метра, я с трудом различал лицо Тору при свете фонарика.

Внезапно я уловил какой-то посторонний звук. Посветил на Тору — слышит? Он кивнул. Поршни. Сквозь гул дождя мы еле слышали собственные голоса, по быстро приближающийся басовитый перестук мощной машины сразу опознали. Карло, которому полагалось спать в главной рубке, тоже различил его сквозь топкий слой тростника и брезента и крикнул, чтобы мы были начеку. А мы и без того насторожились. Что-то надо было предпринять, но что именно? В наших руках рулевые весла, можно отвернуть влево или вправо. В какую сторону уходить от опасности? Не угадаем — окажемся на пути корабля и он врежется носом в ладью.